Евпраксия
Шрифт:
— Смерть неверным! Освободим гроб Господень! Веди нас, святой отец!
В ответ на речь папы Урбана от имени Франции выступил герцог Гуго Анжуйский.
— Франция поднимает знамя борьбы против неверных. Мы обнажаем мечи и идём на восток!
Хронисты той поры отмечали, что уже весной следующего года Францию, Германию и Италию покинули первые отряды крестоносцев. Их вели к далёкой Палестине отважные рыцари, и среди них были герцог Гуго Анжуйский, маркграф Людигер Удо и граф Паоло Кинелли.
А пока знатные сеньоры, окружённые слугами, бедные рыцари в железных панцирях, тысячи
Король Филипп и императрица Евпраксия покинули Клермон на четвёртый день. Евпраксия охотно приняла приглашение Филиппа погостить в Париже. В пути Евпраксия и Филипп провели многие часы в одной карете. Их разговорам не было конца. Они сохранили родной язык и вспоминали всё, что было связано с родиной предков, с Русью. Звучали в их разговорах и печальные ноты. Король Филипп пожаловался:
— Нынешним летом приходили к нам морем на ярмарку в Руан купцы новгородские. Сказывали, что Русь худо живёт, раздирают её свары междоусобные. Ещё сказывали, что Олег Черниговский-Окаянный не даёт покоя не великому князю Святополку, ни твоему брату Владимиру Мономаху. Словно поганый половец на них бросается.
— А у тебя как в державе? — спросила Евпраксия.
— Живём без брани. Даже воинственные Валуа не ярятся. Тебе же сочувствую, сестра, горестна твоя доля, да хорошо ты высеют Сатира на честном миру, — весело и с улыбкой на чистом славянском лице высказался Филипп. — А то, что ты решила проехать по моей и своей державе, — это хорошо. Наш дед Ярослав Мудрый делал это каждый год. Так рассказывала моя матушка.
— Давно ли она скончалась? — спросила Евпраксия.
— Десять лет миновало, как преставилась в Санлисе, под Парижем. И ведь в один день со своей незабвенной товаркой Анастасией, матушкой Яна Анастаса. Как я их любил!
— Счастливый. А мне и голову не к кому преклонить. Была бы вольная, Родиону положила бы на грудь головушку. Да мужняя остаюсь, — попечаловалась Евпраксия.
Филипп показал сестре города Лион, Орлеан, Париж. Всюду французы строились. На реках ставили мельницы, мосты, в городах возводили храмы, жилища. Народ Франции многие годы только и знал, что трудился. Крепла держава и на многие годы после Филиппа останется такой.
В Париже, в королевском дворце на острове Ситэ посреди Сены, Евпраксия провела неделю. Она отдыхала в спальне, в которой когда-то почивала её тётушка, королева Франции. От всего этого на душе у Евпраксии было светло, празднично. И всё-таки иногда от горьких дум о своей судьбе у неё на глаза наворачивались слёзы. Она давала им волю, и они смягчали душевную боль. Но однажды ночью, не вытерпев душевных мук, Евпраксия покинула своё ложе и вошла в тот покой, где в прежние годы жили Анастас и Анастасия, а теперь в нём отдыхал Родион. Она жаждала найти у него защиту от безысходности и нашла.
— Ты меня прости, Родиоша, но если я не избавлюсь от печали и от мук, терзающих душу, то сойду с ума.
Нежный и ласковый Родион сумел утешить мятущуюся душу Евпраксии. Ликуя сам от близости любимой, он вернул и ей
Накануне отъезда из Парижа король Филипп устроил в честь Евпраксии званый пир, собрались многие именитые вельможи с дамами. Всем было интересно увидеть сестру их короля, германскую императрицу. Евпраксия многих покорила на этом пиру, нашлись и те, кто помнил королеву Анну, и они признавались, что Евпраксия очень похожа на их любимицу. Евпраксия блистала рядом с Родионом, которого не смущали ни герцога, ни графы, окружающие короля. Ведь среди них были и русичи, родственные ему души. Ему и Евпраксии дышалось во Франции вольно, словно здесь был другой воздух, нежели в замках Германии.
Но праздничная неделя завершилась, и пора было возвращаться в державу, перед которой у императрицы имелись большие и малые обязанности. О том ей на седьмой день напомнил принц Генрих:
— Матушка государыня, скоро наступит ненастье, а нам ведь ещё по всей Германии нужно проехать.
— Да, славный Генрих. И завтра утром мы уезжаем.
Прощание Евпраксии с братьями было тёплым. Они сказали ей, что, ежели будет худо в Германии, чтобы приезжала к ним, в Париж.
— Заживём здесь, как на Руси, общиной, — заверил весёлый Гуго. Из Парижа кортеж Евпраксии двинулся к рубежам Германии кратчайшим путём — на Люксембург, оттуда — на Майнц. Впереди мчались гарольды, оповещая народ о приближении императрицы и принца. И сотни, тысячи горожан выходили на улицы, на площади и приветствовали «свою государыню». При въезде в города кортеж встречали колокольным звоном, благовестили, в храмах служили торжественные мессы.
Однако один из Гарольдов сослужил Евпраксии плохую службу. Как миновали рубеж Франции, недоброжелатель вместо того, чтобы оповещать народ, помчался к императору. Швабу Курту Кнухену пришлось одолеть немалое пространство по непроезжим декабрьским дорогам, под дождём и снегом, пока он добрался до Кёльна, куда недавно перебрался двор императора. Встретил гонца маркграф Людигер Удо. Выслушав, поспешил к Генриху, который был болен и лежал в постели.
— Ваше величество, из Франции возвращается императрица, — докладывал маркграф. — Следует по северным городам и всюду поднимает народ.
— Чего она добивается? — спросил Генрих, приподнявшись на локоть. Его рыжие волосы покрылись пеплом, под глазами висели синие мешки. В свои сорок шесть лет он выглядел стариком.
— Возмутить против вас подданных, — ответил Людигер.
— А где нынче маркграф Деди и маршал Ульрих?
— Они во дворце.
— Позови их.
Людигер покинул спальню, а Генрих откинулся на подушку и задумался. Весть об Аделыейде зажгла в его груди потухший было огонь ненависти. Генрих счёл, что теперь может насытить свою жажду. Оставалось лишь придумать, как это лучше сделать. Потому Генриху и понадобились Деди и Ульрих. Они пришли втроём. Выслушав императора, лукавый Деди усмехнулся.