Евпраксия
Шрифт:
— Позор воинам Рыжебородого! Позор трусам!
Ворота в замок были распахнуты, и северяне вскоре заполонили двор. Они звали императрицу. И Евпраксия вышла на крыльцо, многажды произнося «спасибо» и кланяясь.
— Славные северяне, низкий поклон вам и моя сердечная признательность за спасение! — сказала императрица.
Потом был совет друзей и близких. Евпраксия находилась в затруднении, не зная, куда ей идти: на юг, во владения графини Матильды, или на север в Гамбург, где был принадлежащий ей замок. И мудрый Гартвиг сказал:
— Нам, государыня, путь на юг пока закрыт. Войско Генриха нам не одолеть.
Императрица прислушалась к мудрому совету архиепископа и вскоре покинула Бамберг. Правда, возникли трудности с воинами графини Матильды. Они рвались на юг, в родные места, и никак не хотели идти на север и побыть при Евпраксии до лучших времён. Гартвигу с трудом удалось их уговорить.
— Вам не миновать встречи с воинами императора и вас возьмут в плен, или, хуже тот, вы сложите головы. Да и графиня вас не похвалит, если бросите императрицу в беде.
И полусотня воинов осталась при Евпраксии. В первые мартовские погожие дни императрица благополучно добралась до Гамбурга и поселилась в Королевском замке, который стоял на крутом берегу Эльбы.
Глава двадцать пятая
МАТУШКА РУСЬ
И пропито более трёх лет тихой, размеренной жизни в гамбургском замке. Все эти годы Евпраксия почти не вмешивалась в государственные дела, часто встречалась с княгиней Одой и подолгу наблюдала, как в морской порт Гамбурга приплывали суда под белыми парусами, и среди них она каждый раз искала новгородские кочи и струги. Когда же они приходили, знала к себе купцов, беседовала с ними, покупала товары, радовалась каждой новой весточке из родимой земли. И страдала по ней всё сильнее год от года.
За минувшие три года император дважды пытался расторгнуть с Евпраксией брак, но каждый раз ни рейхстаг, ни папа римский, ни конклав кардиналов не давали на то согласия, защищая интересы императрицы, которая воспитывала наследника престола.
Вскоре, однако, в жизни Евпраксии вновь наступили перемены, и она вынуждена была уехать и Италию. Завершился крестовый поход, Иерусалим был освобождён от неверных, гроб Господень спасён. И крестоносцы возвращались в родные земли. Тысячи их сложили головы в трёхлетней осаде Иерусалима, а те немногие, кто вернулся, были изранены, страдали от тяжёлых болезней, неведомых в Европе.
Вернулся в Тоскану и король Конрад. Он водил в Палестину рыцарей неверной Италии. Раны его были настолько тяжелы, что через год он скончался. Но ещё раньше, когда Конрад лежал недвижим, итальянский народ низко кланялся Клименту и просил его благословить на престол принца Генриха. Конрад отдал престол брату с отрадой в душе. Знал он, что Генрих будет достойным королём. И осенью 1099 года принц Генрих был коронован, приняв титул короля Италии.
В связи с этими событиями Евпраксия и уехала из Гамбурга. В её душе вновь всё сместилось: печаль за Конрада, радость за Генриха. Молодому королю шёл девятнадцатый год. Это был благородный рыцарь без страха и упрёка, считающий чистоту чести превыше всего. К Евпраксии он испытывал сыновью любовь. Он боготворил папу римского Урбана II. И когда тот скончался как раз в те дни, как только Генриха короновали, юный государь плакал, не стыдясь своих слёз. Он остался хорошим другом и новому папе
С первых же дней восшествия на престол молодой король начал борьбу против отца, добивался, чтобы его низложили. И казалось, что всё шло к тому. Папские легаты и королевские посланники тайно посетили всех князей, герцогов и графов Германии и требовали от имени папы римского проведения рейхстага, где бы император был низложен. Однако вельмож Германии что-то сдерживало сделать решающий шаг. Может быть, то, что последние годы Генрих IV вёл, как многим казалось, благообразную жизнь. Он объявил даже о том, что намерен построить в Мюнхене храм, равного которому по величию не будет в Германии. Однако это обещание оказалось очередным обманом Рыжебородого, и этот обман переполнил чашу терпения светской знати Германии.
К осени 1105 года по Германии прошёл слух о том, что князья назначили на октябрь проведение рейхстага в Майнце. Однако Генрих не дремал и тут же поспешил в Майнц, чтобы помешать проведению рейхстага. Были настороже и князья. Они собрали там большие военные силы. И лишь только Генрих появился в городе, его двести воинов были окружены и их отсекли от кортежа императора. Как только он въехал в Королевский замок, там его немедленно арестовали и заключили в темницу. Никого из приближённых императора не взяли под стражу. Даже верного маркграфа Деди Саксонского отпустили с миром. Да сказали потом, что он сам рвался в темницу к своему господину.
Рейхстаг был созван в декабре. Генриха IV привели на заседание и потребовали покаяния во всех грехах, роспуска секты николаитов и отречения от престола. И больной, немощный император всё исполнил безропотно. Рейхстаг принял его отречение единогласно и вынес решение о заключении отреченного императора в замке Интельгейм. Заточение оказалось милосердным. Но здоровье Генриха IV было подорвано, и спустя несколько месяцев на пятьдесят шестом году жизни он скончался. Немецкий народ не печалился по его кончине. Похоже, что подданные императора никогда не любили своего Рыжебородого.
И овдовевшая Евпраксия приняла кончину супруга равнодушно. Горестно и печально на душе было оттого, что за семнадцать лет жизни в супружестве с императором она не помнила ни одного счастливого дня, который подарил бы ей супруг. Утешало Евпраксию лишь то, что ей удалось воспитать сына Генриха IV достойным великой державы государем. Ей было отрадно, что юный государь продолжал чтить её как мать. Будучи королём Италии, он всегда советовался с ней, когда нужно было принять какое-либо решение государственной важности. Он не изменил своего отношения к Евпраксии и тогда, когда был коронован на императорство. После возложения короны в Кёльнском соборе Генрих V подошёл к Евпраксии, поклонился и сказал:
— Спасибо, матушка государыня, это благодаря тебе я встал нынче на престол империи.
— Полно, родимый, ты получил трон по праву наследства. — И Евпраксия обняла молодого императора, которого всегда считала за своего сына.
Может быть, вдовствующая императрица и скоротала бы при нём годы жизни до исхода дней, но в её душе с новой силой вспыхнула тоска по родине. И она уже не могла ничего с собой поделать. Призвав на совет своих верных русичей — Родиона и Тихона, она спросила: