Евпраксия
Шрифт:
— Поплачь, россиянка, поплачь. Слёзы смывают горе.
Вскоре вернулся Тихон. Он молча постоял близ постели, потом спросил хозяйку:
— Фрау, почему она плачет?
— Она вспомнила, что случилось позавчера. Да и я что-то напомнила. Выходит, как и ты, она знает нашу речь.
— Да, знает, — отозвался Тихон.
Вскоре Евпраксия выплакала слёзы и повернулась лицом к Тихону.
— Ты знаешь, кто напал на нас?
– спросила она.
— Да, государыня, - ответил Тихон. – Я-то его никогда не встречал, но бургомистр опознал его.
Гнев опалил лицо Евпраксии. Она поднялась на локоть и твёрдо сказала:
— Я остаюсь в Германии и пробуду здесь до той поры, пока не накажу убийцу!
— Нет нужды, матушка государыня. Тот злодей наказан, и тело его брошено мерзким тварям на растерзание, — негромко сказал Тихон.
— Слава богу, наказал-таки нечестивца. Да кому я в неоплатном долгу за избавление от зверя?
Тихон не ответил. Он лишь пожал плечами. И Евпраксия поняла, что он и есть её избавитель. Они долго смотрели друг другу в глаза, потом Тихон спросил:
— Матушка государыня, как ты распорядишься: предать ли покойного Родиона здесь земле или повезём на Русь?
— Ты и сам знаешь, воевода, что для него лучше. Теперь уж холодно но ночам. Надеюсь, довезём его до родной земли. Он так придал о ней.
— Так и должно быть, — согласился Тихон. — Нам бы неделю его сохранить. — Думая уже о том, где найти опилок и льда, Тихон покинул покой.
А Евпраксия и фрау Гретхен долго ещё коротали время вдвоём. Оказалось, что им было о чём поговорить. Двадцать четыре года назад в её доме на втором этаже прятался император Цюрих и наблюдал из-за шторы за россами и за тем, как юная фрейлейн заставила трубить страшными голосами двугорбых диких зверей.
— О нет, фрау Гретхен, то были не звери, а мирные верблюды. Да им не понравился ваш император, — невольно улыбнувшись, ответила Евпраксия.
На другой день всё было исполнено так, чтобы отправиться в путь. Фрау Гретхен подсказала Тихону, где найти опилки и лёд. Тем и другим поделился с россами мейсенский пожар. Домовину поставили на повозку, обложили льдом и засыпали опилками. В полдень небольшой траурный кортеж покинул Мейсен. Чем дальше русичи уезжали на восток, тем становилось прохладней. Наступила уже глубокая осень, с деревьев опала листва. И на восьмой день пути от Мейсенa Евпраксия и её спутники приехали в Сандомир. Здесь была последняя ночёвка на чужой земле. Утром путники пересекли рубеж между Польшей и великой Русью близ Червеня. Как въехали в город, Тихон остановился близ колесницы Евпраксии, спросил:
— Государыня, мы на родной земле. Что скажешь: остановимся или едем дальше?
— Никакой остановки, Тихон, никакой. Теперь мы и до Киева довезём Родиошу.
Евпраксия оставалась надломленной. С гибелью Родиона, казалось, сердце её перестало биться и сама она лежала рядом с любимым.
В Киев печальная процессия прибыла к вечеру большого православного праздника — Покрова Пресвятой Богородицы. Колокольный благовест путники услышали далеко от стольного града, и посветлели их лица,
Вот и городские ворота. Они распахнуты. Тихон первым въехал в город, за ним проследовали колесница, три повозки и четыре верховых воина. И этот жалкий поезд в праздничном Киеве мало кто заметил, потому как тысячи горожан молились в храмах, где в этот час шла Божественная литургия, и на княжеском подворье не враз наступила суета, потому как дворовые люди привыкли ко всяким приезжим и на иных не обращали даже внимания.
Тихон остановил спешащего куда-то холопа.
— Где великий князь, где бояре, гридни? — спросил он.
— Все в Святой Софии, воевода, на молении, — ответил молодой мужик.
Той порой Евпраксия вышла из колесницы, упала на колени и принялась молиться истово, по-русски на образ Богоматери, висевшей над дверями красного крыльца.
Уже смеркалось, когда на княжеском дворе появился великий князь Святополк, двоюродный брат Евпраксии по батюшке. Следом шла вся его свита. И в первом ряду шли великая княгиня, дочь половецкого князя Тугоркана, в крещении Ефросинья, и сбоку от неё Евпраксия увидела свою матушку, княгиню Анну. Сердце её трепетно забилось. «Помнишь ли ты меня, матушка?»
Но и сердце Анны дало вещий знак, подсказало, что странница с почерневшим лицом — её дочь, и княгиня Анна подбежала к ней, прижала Евпраксию к груди. И обе они замерли без слёз и стенаний, стояли долго, пока великий князь Святополк не спросил:
— Уж не наша ли это государыня германская?
— Она, великий князь-батюшка, императрица Евпраксия, — ответил воевода Тихон.
— Чего же нам печалиться, Аннушка? — заметил Святополк. — Дай-ка я сестрицу обниму, ишь как лепно вернулась, в самый престольный праздник матушки Богородицы.
Анна ус тупила Евпраксию Святополку и наконец прослезилась. А он долго всматривался в лицо Евпраксии и тихо оказал:
— Тяжек жребий дочерей наших за рубежами отчизны. — Говорить так у Святополка была причина. Две дочери его, Обыслава и Передислава, были жёнами польского и венгерского королей, и судьбы их складывались трудно.
– Да ты у нас единственная императрица великой державы. Честь и слава Руси и тебе, сестрица!
— Спасибо, братец великий князь. А лицом я сошла от утраты на германской земле любого мне боярина Родиона. Ты его помнишь.
Святополк вспомнил, как ещё девочкой тянулась к тому богатырю Евпраксии, обнял её.
— Печалуюсь с тобой, сердешная. Такие утраты даром не проходит.
— Я привезла в Киев покойного, великий князь.
— Вот и славно. Предадим сто прах земле близ Святой Софии.
Святополк и Анна повели Евпраксию в терема, и было застолье со слезами и радостью. Родные лица ласкали взор Евпраксии. Но, сидя за столом, она уже прощалась со всеми близкими, с любезным братом, с матушкой, которая не спускала с дочери любящих глаз.