Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

Природа

Я хотела бы унять Ваши яростные споры, Не обидев вас, сеньоры; Мастер истинный принять Может правду и без ссоры. Раз уж я вам за судью, То обеим вам даю Первенство в главнейшем деле: В том, как служите вы цели — Сущность отражать мою. Но, о средствах говоря, Мастерице светотени — Живописи — предпочтенье Я отдам (Скульптура зря Смотрит на меня в смятенье). Ибо в мире все подряд, Что увидеть может взгляд, Совершенным колоритом И умением маститым Только кисти повторят. Краски, в тонком сочетанье, На эскиз, готовый ране, Мой пейзаж наносят так, Что в него поверит всяк, Не подумав об обмане. А резец создаст едва ли На

природном матерьяле Луч, огонь костра, волну, Звезды, полевые дали, Небо, солнце и луну. Но и труд повыше есть — Человека превознесть, Чей прообраз — сам Создатель: И художник и ваятель Борются за эту честь. Живопись сильна и в этом, Удается цветом ей И обличив людей Передать, и тем же цветом — Мир их мыслей и страстей. Разве сердцу не отрада — Живость благородных лиц, Кожа нежная девиц, Блеск потупленного взгляда И живая тень ресниц? Живопись и тем славна, Что придумывать должна То, чего и нет порою, Что единственно игрою Гения творит она. Если ж скульптор скажет мне, Будто устает втройне, Значит, труд его от века — Труд жнеца иль дровосека, И в такой же он цене. Это значит, что работа Кисти и резца — всего-то Плод физических потуг, Дело не души, а рук, Грубый труд, лишенный взлета. Но главнейшее уменье И важнейшая черта В этом деле — вдохновенье, Ликов мира сотворенье Из гранита и холста. В миг высокого порыва Скульптор, в рвении своем, В грубой массе, всем на диво, Форму обнажит правдиво, И движенье, и объем. А художник — ни движенье, Ни объем не передаст,— Он потерпит пораженье, Если кисть его предаст И покинет вдохновенье. Все останется мертво: Ни обмер, ни глаз, ни руки,— А чутье спасет его, Мастера лишь мастерство Охранит от смертной муки. Живописец перспективой Может делать чудеса: Чистой ложью, в миг счастливый. Он вместит в пейзаж правдивый Дальний лес и небеса. Этим овладев секретом, Может тенью он и цветом В редком ракурсе предмет Показать, в уменье этом Поразив ученый свет. Скульпторы таких забот Знать не знают, что дает Всем художникам по праву Пальму первенства, почет И немеркнущую славу. Изучивши беспристрастно Все, что истинно прекрасно, Кто из вас велик и чем,— Вас обеих громогласно Я хвалю пред миром всем.

ФРАНСИСКО ДЕ РИОXА

* * *

Я полон самым чистым из огней, какой способна страсть разжечь, пылая, и безутешен — тщится зависть злая покончить с мукой сладостной моей. Но хоть вражда и ярость все сильней любовь мою преследуют, желая, чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я, душа не хочет расставаться с ней. Твой облик — этот снег и розы эти — зажег во мне пожар, и виновата лишь ты, что, скорбный и лишенный сил, тускнеет, умирая в час заката, а не растет, рождаясь на рассвете, огонь, горящий ярче всех светил.

* * *

В тюрьме моей, где в скорбной тишине лишь вздохи раздаются одиноко и цепь звенит, сдавив меня жестоко, я мучаюсь — и мучаюсь вдвойне из-за того, что по своей вине я променял покой на чад порока, на жар страстей, чтобы сгореть до срока в оковах тяжких, жгущих тело мне,— как бурная волна в спокойном море, отвергшая родные воды ради чужой земли, блеснувшей вдалеке, и к берегу, взбив пенистые пряди, бегущая, чтобы, себе на горе, окончить жизнь, разбившись на песке.

* * *

Уже Борея гневные порывы утихли, и холодная зима сошла в глубины, где гнездится тьма, и залил нежный свет луга и нивы. В листву оделся тополь горделивый, избавившись от снежного ярма, и обвела зеленая кайма Гвадиамара светлые извивы. Вы счастливы, деревья: сбросив гнет застывшей влаги, под лучами Феба искрятся ваши пышные венки. А я грущу: хотя жестокий лед по-прежнему сжимает мне виски, затеряй светоч мой в просторах неба.

К РОЗЕ

Пылающая роза, соперница

пожара, что разожгла заря! Ты счастлива, увидев свет, — но зря: по воле неба жизнь твоя — мгновенье, недолгий взлет и скорое паденье; не отвратят смертельного удара ни острые шипы, ни дивный твой цветок — поспешен и суров всесильный рок. Пурпурная корона, что нынче расцвела из нежного бутона — лишь день пройдет — в огне сгорит дотла. Ты — плоть от плоти самого Амура, твой венчик — золото его волос, а листья — перья легкого крыла; и пламенная кровь, что полнит вены богини, из морской рожденной пены, свой алый цвет похитила у роз. Но солнце жжет, и никакая сила смягчить не властна ярости светила. Ах, близок час, когда в лучах его сгорят дыханье нежное, роскошный твой наряд; и лепестки, обугленные крылья, на землю упадут, смешавшись с пылью. Жизнь яркого цветка безмерно коротка; расцветший куст едва омоют росы, Аврора плачет вновь — о смерти розы.

ЛУИС ДЕ УЛЬОА-И-ПЕРЕЙРА

* * *

Божественные очи! Не тая Вулканов своего негодованья, Отриньте страсть мою без состраданья, Чтоб горечь мук познал без меры я. Коль ваша гордость и любовь моя, Как равный грех, заслужат наказанья, Нас в темной бездне будет ждать свиданье Там, далеко, за гранью бытия… Но если вы за нрав, что столь надменен, А я за страсть, которую кляну, В аду должны попасть в два разных круга, Останется удел наш неизменен: Мы будем в муках искупать вину, Ни здесь, ни там не обретя друг друга,

ПРАХУ ВОЗЛЮБЛЕННОГО, ПОМЕЩЕННОМУ ВМЕСТО ПЕСКА В ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Струится, сокращая ежечасно Нам жизни срок, отпущенный в кредит, И о печальном опыте твердит В сосуде крохотном сей прах безгласный, То прах Лисардо, кто любим был страстно И ветреностью был столь знаменит… Сон жизни завершив, сном смертным спит Источник горьких мук, к ним безучастный. Огнем любви он обращен был в прах, И ввергло в сей сосуд его отмщенье За то, что предал он любви закон. За то, что жил он с ложью на устах, Ему и после смерти нет прощенья, И в смерти не обрел покоя он.

ПЕДРО СОТО ДЕ РОХАС

АД ЛЮБВИ В СЕРДЦЕ

В груди моей — кромешный ад: вражда зловещих фурий, жар ослепшей страсти, мучительная грусть — ничьей печали не сравниться с нею. Я страх и ужас сею, я приношу отчаянье. И пусть нет утешенья для моих несчастий,— в чужую память, как в речную гладь, вглядевшись, их вовек не увидать; как в зеркале, беда в реке забвенья моего всегда.

ЭСТЕБАН МАНУЭЛЬ ДЕ ВИЛЬЕГАС

К ЗЕФИРУ

Сапфические строфы

Рощи зеленой постоялец нежный, Вечный любимец младости цветущей, Друг и сопутник матери — Киприды, Зефир приятный; Если б ты ведал все мои томленья, Ты, доносящий вздохи всех влюбленных, Плач мой услышав, расскажи ты нимфе, Что умираю. Филис когда-то я поведал душу. Тронулась Филис тайной скорбью сердца, Даже любила! Но бегу я ныне Гнева прелестной. Вечные боги с преданностью отчей, Небо благое так с любовью кроткой Да остановят в дни, когда блажен ты, Снежные вихри! Да не заденет пасмурная туча В пору рассвета на вершине горной Плеч твоих хрупких; град да не поранит Ввек твоих крыльев!

Виллем Хеда. Завтрак

ПЕДРО КАЛЬДЕРОН

* * *

Нет, меня не веселит Волн и сада состязанье, Бурной зыби в океане, Зыблющихся веток вид. Для меня не развлеченье, Что увлечены борьбой Моря пенного прибой И земля в цветочной пене. У стихий старинный счет: К морю сад давно завистлив; Морем сделаться замыслив, Раскачал деревьев свод. С подражательностью рабьей Перенявши все подряд, Он, как рябью волн, объят Листьев ветреною рябью. Но и море не внакладе: Видя, как чарует сад, Море тоже тешит взгляд Всей расцвеченною гладью. Воду бурно замутив Тиною со дна пучины, Выкошенной луговиной Зеленеется залив. Друг для друга став подспорьем И держась особняком, Море стало цветником, А цветник — цветочным морем. Велика моя печаль, Раз не облегчают горя Небо мне, земля и море.