Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

DOMINAE SERVITIUM, LIBERTATIS SUMMA EST [8]

Вы, завистники мои, Ненавистники мои, Знайте: никакой навет Мне не страшен; в мире нет Сил могущественней той, Что отныне мне судьбой Во владение дана, Как великая страна. Ни владыки, ни князья Не богаты столь, как я, Обойдите целый свет — Богачей подобных нет, В самой дальней стороне Не найдете равных мне! Стал давно, в полночный час, Я рабом прекрасных глаз. Не о злате я мечтал, Не о власти помышлял,— Самой высшей из наград Мне был этот милый взгляд. Прямо

в сердце, как Эрот, Ранит сладкий женский рот,— Словно двери в свой чертог Отворяет юный бог — Рдяны двери, как коралл, В глубине — Эрота зал,— Вот уже который год Сердце там мое живет. Отдаю его, — владей, Милый вор души моей; Самой острою из стрел Ты сразить меня сумел. Боль любви в строках моих, Сам творец замыслил их В миг блаженства средь светил И в уста мои вложил,— Опьяняющий нектар, Дар земли и неба дар, В храме том я только жрец, Там свобод моих венец.

8

Служение госпоже — высшая свобода (лат.).

ГОСПОДИНУ ПОСЛУ ЯКОБУ ВАН ДЕЙКУ

О радостях любви, о юношеском счастье, О чарах наших чувств и чуде чистой страсти Я пел. Но будет мне! Киприду прогоню И сердце закую в жестокую броню, Дабы меня стрела слепая не задела. Пора приняться мне за истинное дело! Пора воспеть того, кто духом тверд и прям, Как Евой пренебречь решившийся Адам. Цирцеей греческой зовет любая дама Скорей на лоно пасть. — Увы, не Авраама1 — Плоть совращает дух. Она, скажу всерьез,— И сводня, и клиент, и шлюха, и матрос. Плоть — худшая из бездн. Плоть — воплощенье ада. И как жалка, кратка, как низменна награда, Которою одной живет и дышит плоть… Тебя воистину благословил господь, О мой посол ван Дейк, муж подлинно достойный, И с дамой и с врагом подчеркнуто спокойный, Снискавший похвалу страны и короля… Родит таких, как ты, раз в триста лет земля!

ЮСТУС ДЕ ХАРДЁЙН

* * *

Ни пенящихся волн, чье имя — легион, Ни северных ветров, ни злого снегопада, Ни страшного дубам и древним липам града, Ни стрел Юпитера, которым нет препон; Ни Пса, всходящего ночами в небосклон, Ни псов, что на земле страшней исчадий ада, Ни Марса — пусть ему неведома пощада, Пусть кровью Фландрии омыт по локоть он; Ни пули, ни копья, ни шпаги, ни кинжала, Ни ножниц грозных прях, ни огненного жала, Ни пасти Цербера, ни клювов Стимфалид Я не боюсь, — но нет мучительнее казни, Чем смех презрительный и холод неприязни, Что Розамонда мне взамен любви сулит.

* * *

Ни белокурый блеск зачесанных волос, Ни ясное чело, ни правильные брови, Ни профиль, коему всечасно в каждом слове Из уст поклонников звучит апофеоз; Ни губы, что алей порфирородных роз, В которых и шипы и нектар наготове, Ни добродетель, что возжаждавшим любови Остаться ни при чем, увы, грозит всерьез; Ни ласковый багрец, украсивший ланиты, Ни перлов ровный ряд, что между губ сокрыты, Ни речь, разумная, но сладкая, как мед,— К совсем иному я влекусь не без опаски, Тревожит сердце мне, волнует и гнетет Не что иное, нет, как только ваши глазки.

* * *

О липа, гордая своей листвой чудесной, Меня и госпожу видала ты не раз, Бродивших близ тебя, — и ты от зноя нас Всегда звала прийти под твой шатер древесный. Расти же, возноси к обители небесной То имя, что коре твоей дарю сейчас, Пускай живет оно, когда замрет мой глас, И не воздаст хвалы насмешнице прелестной. Прости,

кору твою ножом я надорвал И Розамонду здесь по имени назвал — Но в сердце у меня зарубки те же ныне. Сколь родственна теперь у нас с тобой судьба; Израненная, ты печальна и слаба, А я стрелой пронзен и обречен кончине.

* * *

Слепец, отягощен своей шарманкой старой, Ты по дворам бредешь, прося гроши на хлеб. Несчастен твой удел, печален и нелеп, Страшней, чем слепота, не может быть удара. Подобная меня, увы, настигла кара, Ужасный жребий мой не менее свиреп, Не ведает никто о том, что я ослеп, Что навсегда лишен божественного дара. Еще страшней ущерб мне ныне рок нанес: По улицам тебя водить приучен пес, А мне слепой божок лишь бездорожье прочит,— Я так же, как и ты, скитаться принужден: Ты голоден, а я любовью изможден, Но ни тебе, ни мне помочь никто не хочет.

* * *

Меня оставил сон! Бессонница на ложе Ко мне взошла, и я не сплю уже давно. Забвенья не дают ни отдых, ни вино, И бденье вечное на сущий ад похоже. Опять гнетущий страх, опять мороз по коже; Ни на единый миг забвенья не дано. Лишь обрету покой — пусть это мудрено,— Как вновь забота мне твердит одно и то же. Полуночной порой я числю каждый час, Стенаю и мечусь, надеюсь всякий раз, Что, может быть, усну — но скоро нет надежды. Сгубили мой покой заботы бытия, Целительного сна уже не встречу я, Пока последний сон не ляжет мне на вежды.

* * *

Грешник сетует: Мирского не хочу я доле длить веселья, О нет, — отныне я глубоко в лес уйду, Чтоб волю дать слезам и тайному стыду, Чтоб домом стала мне заброшенная келья. Там, в сумраке чащоб, где скалы да ущелья, Я сердца возожгу погасшую звезду, Там ужас и тоска заменят мне еду, А слезы — питие, — нет в мире горше зелья. Накину рубище на скорбные плеча, И, в сумраке лесов печально жизнь влача, Весь вероломный Мир презрением унижу; И, гордый дух сковав надеждою одной, Увижу облик свой, греховный и больной, И совесть бедную со стороны увижу.

ГУГО ГРОЦИЙ

ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА

Господь, Ты зиждешь свет и тьму! Ночь по веленью твоему Простерлась властными крылами. Простри же длань в сей грозный час, И твой покой объемлет нас Со всеми нашими делами. Враги несметною гурьбой Чинят насилье и разбой,— Укрой же стадо от напасти, Чтоб снова были мы вольны, От всех забот упасены Блаженной сенью отчей власти. Всем, кто в неволе изнемог, Кто страждет, болен и убог, Дай от забот освободиться; Когда наш бег свой круг замкнет, Пошли нам радость в свой черед Для жизни речной возродиться.

КАСПАР ВАН БАРЛЕ

НА ВЗЯТИЕ БРЕДЫ

Я ль не игрушкой служу Судьбе и ареною Марсу, Ровной палестрой для игр — войнолюбивым князьям? Трижды Нассау сдалась и трижды досталась Филиппу — Лакомым кусом была я для обеих сторон. Нам пе хватало Атридов и с разумом хитрым Синона, Все же наградой в бою быть мне, несчастной, пришлось. Ты не впускала врага, о Судьба, и ты же впускала, Ты мне велела цвести — ты же развеяла в прах. Тиром зовут меня бельги и кличут лигуры Сагунтом. Голод и Марсов меч жребием стали моим. Коль победитель решит изваянье победы воздвигнуть, Марс да поможет ему замысел в явь обратить! Многажды побеждена, я непобежденной осталась, Ибо кто многое снес, сгинуть не может вовек.