Ежевичная водка для разбитого сердца
Шрифт:
– Ты в самом деле думала, что я так и буду сидеть безвылазно в нашем доме?
– Ну… мне показалось…
– Не так уж было плохо!
– Э-э… – Никола поднял палец, чтобы вмешаться, намекая кивком головы, что да, было именно так плохо.
– Да ты посмотри на себя… я уверена, что тебе полезно прогуляться, правда?
Надо отдать ей должное, она была права.
– Да, да, но…
– Вот увидишь, – добавила она, и глаза ее засветились таким оптимизмом, что я прикусила язык. – Скоро вся твоя энергия к тебе вернется. И потом – у тебя наконец-то будет время на себя. –
– Можешь прийти позаниматься с нами тай-чи!
Я посмотрела на группу тай-чи. Старички, разведенки, люди, «имеющие много времени на себя»…
– Может быть, мама. Прогуляешься с нами?
– Нет… Пойду, выпью горячего чаю с подругой.
– О’кей…
Мы расцеловались с ней, и она простилась со мной, победным жестом вскинув два кулачка. Практика тай-чи и, боюсь, тот факт, что единственная дочь осталась одиночкой, решительно радовали ее.
– Ты будешь заниматься тай-чи в парке? – спросил Никола, примерно через квартал.
– Не-е-еет… нет, Нико, мне не суждено стать дамочкой, занимающейся тай-чи в парке…
– Успокойся, успокойся… До этого тебе далеко. Но все-таки твоя мать на свой манер выглядит совершенно счастливой.
Я ничего не ответила. А ведь с этим не поспоришь. Моя мать счастлива.
Это странное счастье, состоящее из покоя, «времени на себя» и почти категорического отказа от любых стимулов извне, кроме театра, мы с Катрин попытались подвергнуть анализу несколько дней спустя.
Мы сидели неподалеку от кафе, где работала Катрин, в ресторанчике, который потчевал клиентов безупречной классикой французской буржуазной кухни.
– Не могу больше, достала жратва по новым рецептам, – сказала Катрин, когда мы искали, где бы поесть. – Китайский паштет по новому рецепту, мясо по-бургундски по новому рецепту, жареная утка по новому рецепту, пирог с вишнями по новому рецепту… Могу я, черт возьми, просто съесть филейчик от шефа, без необходимости мысленно его воссоздавать?
Я не могла с ней не согласиться, и мы вернулись в это проверенное местечко без претензий, где мне очень нравилось, и к тому же я была уверена, что на сей раз уж точно не столкнусь с Флорианом.
Он оставил сообщение на автоответчике Никола, попросив его позаботиться обо мне, чем вызвал бурю негодования со стороны Катрин, которая сочла, что надо, в самом деле, быть законченным мачо, чтобы обращаться с такой просьбой к мужчине, как будто женщины, мои подруги, на это неспособны! Флориан также пообещал отныне избегать мест, где бывала я. «Хорошая новость», – сказал мне Никола, а у меня сердце так и упало: это был этап, еще один этап на пути нашего разрыва.
– Возьмем бутылочку? – спросила Катрин, еще не успев сесть. – Мартини?
– Два сухих мартини, – сказала я официанту. – С водкой. Безо льда. Очень сухих.
– Хорошо здесь, правда? Я, пожалуй, съем филейчик… или тартар!
Я тщетно искала глазами Флориана. Выходить было надо, как надо делать уколы или показываться доктору. Я знала, что он обходит стороной это место, что делало
– А я рада, что ты ешь мясо, – Катрин уже больше года была вегетарианкой. Одна из ее многочисленных попыток «усовершенствоваться» – моя подруга находилась в перманентном поиске самосовершенствования. Всевозможные терапии, восточные религии, посещение ашрамов, горы прочитанной литературы по популярной психологии – стоило кому-то где-то поманить обещанием лучшего «я», и Катрин сразу на это клевала.
– Пора бы знать, что вегетарианство полезно для здоровья, – ответила она.
– Зато скучно. И потом, разве ты не чувствовала себя в чем-то ущемленной?
– Может быть…
– Сейчас ты скажешь, что хорошая бутылочка красного шла под гороховое пюре не хуже, чем под телячью ножку?
– Я в то время не пила. Берегла здоровье.
Мы засмеялись и чокнулись. Спустя два мартини, бутылку вина и еще четыре коктейля мы покачивались на плавучем острове, пытаясь добраться до истоков ускользающего счастья моей матери.
– Корень всегда один и тот же, – говорила Катрин. – No men [29] .
– Корень… – Я изобразила руками четыре стены вокруг себя.
– Ящик?
– Нет, дурища, панцирь.
– О боже, тебе бы надо походить на курсы мимики.
Сама она, разумеется, мимикой занималась. Мы с Никола так над ней смеялись, что она даже подумывала съехать.
– Ладно, ты поняла. Это… это отказ от внешнего мира. Я такого не хочу.
– Да, но… может быть, не хотеть всего, как хотим мы, – это помогает? Мы же так хотим всего, Жен…
29
Никаких мужчин (англ.).
– Значит, надо отказаться?
– Нет, конечно, нет. Я все равно хочу всего. Но, может быть, можно иногда довольствоваться малым?
– Я готова довольствоваться моей работой или… или даже тем фактом, что у меня сейчас, в полном смысле слова, нет дома, но… без любви?
– Вот уже пятнадцать лет у меня есть только любвишки, а любви нет.
– Ты же мечтаешь о большой любви.
Катрин поморщилась.
– Вот у меня она была, большая любовь… – Моя нижняя губа предательски задрожала.
– Нет-нет-нет! – закричала Катрин. – Мсье! Мсье! Нам еще по рюмке. Кальвадос. Скорее, скорее, это срочно!
Я вымученно улыбнулась ей. Я сознавала, что изо всех сил стараюсь держаться молодцом, и казалась себе смешной.
– Так значит, в этом наша проблема? – подытожила я. – Мы ставим все на любовь?
Катрин долго молча смотрела на меня. Это был извечный вопрос женщин нашего возраста, лейтмотив холостячек за тридцать (ведь и я теперь была такой! Я теперь тоже была такой! Мне все еще с трудом в это верилось): неужели любовь до такой степени необходима нам для счастья?