Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
то время. Крахмаленная манишка и черный атласный стоячий галстук дополняли
его туалет. <...>
171
Говоря о Змеиногорске, я не могу умолчать о знаменитом Колыванском
озере, находившемся в восемнадцати верстах от рудника. Все посещавшие
Змеиногорск считали долгом побывать на его берегах. Знаменитый барон
Гумбольдт при виде этой чудной картины природы был очарован и говорил, что, изъездив весь свет, не видел более красивого места.
Не мог я устоять,
нездоровилось; он был опять не в духе и остался дома. <...>
Много горных озер видел я на своем веку, но того очарования, которое
охватило меня здесь, я и теперь забыть не могу. Просто как завороженные
смотрели мы, не отрывая глаз, сил не было уйти. Я очень пожалел, что с нами не
было Достоевского, полагаю, что такая дивная красота природы пробудила бы
влечение к ней у самого равнодушного. А что меня всегда поражало в
Достоевском - это его полнейшее в то время безразличие к картинам природы, -
они не трогали, не волновали его. Он весь был поглощен изучением человека, со
всеми его достоинствами, слабостями и страстями. Все остальное было для него
второстепенным. Он с искусством великого анатома отмечал малейшие изгибы
души человеческой... <...>
Строили мы планы с Федором Михайловичем о будущем, - в том, что его
ждет скорое помилование, мы не сомневались, так утешительны были последние
полученные мною петербургские известия. Ужасно мне было жаль покинуть
Федора Михайловича, к которому я так привязался, а тут еще и мой роман, занимавший большое место в моем сердце в то время, крепко приковывал меня к
этим местам. Пока что надумали мы с Федором Михайловичем, что я устроюсь на
службу в Барнаул, туда же мечтал по своем освобождении перебраться и
Достоевский, - "буду поближе к месту страданий Марии Дмитриевны, а вы к
вашей чадолюбивой X.", - шутливо и весело мечтал Федор Михайлович.<...> Из немногих посещавших нас последнее время лиц, помню, между
прочим, заехал проездом, чтобы повидать Достоевского, молодой, премилый
офицер-киргиз, воспитанник Омского кадетского корпуса, внук последнего хана
Средней орды Мухамед Ханафия-Валиханов (имя Валиханова упоминается в
последних письмах Достоевского ко мне {6}).
Он познакомился с Федором Михайловичем в Омске у Ивановых и очень
полюбил его. <...> Валиханов имел вид вполне воспитанного, умного и
образованного человека. Мне он очень понравился, и Достоевский очень был рад
повидать его. Впоследствии я встречал его в Петербурге и Париже. Как я узнал, вскоре он погиб, бедняга, от чахотки - петербургский климат доконал его. <...> Привязанность Достоевского к Исаевой всегда
когда она осталась одинока, Федор Михайлович считает прямо целью своей
жизни попечение о ней и ее сироте Паше. Надо знать, что ему хорошо было
известно в то время, что Марии Дмитриевне нравится в Кузнецке молодой
учитель В<ергунов> {7}, товарищ ее покойного мужа, личность, как говорили, совершенно бесцветная. Я его не знал и никогда не видал. Не чуждо, конечно, было Достоевскому и чувство ревности, а потому тем более нельзя не
преклоняться перед благородством его души: забывая о себе, он отдавал себя
всецело заботам о счастии и спокойствии Исаевой.
172
А как тягостно было его состояние духа, удрученное желанием устроить
Марию Дмитриевну, видно из его писем; например: вот несколько строк из
письма Достоевского к Майкову от 18 января 1856 года:
"Я не мог писать. Одно обстоятельство, один случай, долго медливший в
моей жизни и наконец посетивший меня, увлек и поглотил меня совершенно. Я
был счастлив, я не мог работать. Потом грусть и горе посетили меня".
Да и все письма ко мне Достоевского, после моего отъезда из
Семипалатинска, в этот период его жизни переполнены тревогой о Марии
Дмитриевне {8}. Он доходил до полного отчаяния. 13 апреля 1856 года он пишет
мне, в каком грустном, ужасном положении он находится; что если не получит от
брата нужные для поездки в Кузнецк сто рублей, то это доведет его до "отчаяния".
"Как знать, что случится". Надо полагать, он намекает на нечто трагическое, а что
он допускал исход в подобных случаях трагический - возможно предполагать: не
раз на эту тему бывали у нас с ним беседы, и в письме ко мне от 9 ноября 1856
года он говорит: "Тоска моя в последнее время о вас возросла донельзя (я в
последнее время, сверх того, и часто болен). Я и вообразил, что с вами случилось
что-нибудь трагическое, вроде того, о чем с вами когда-то говорили". В письме ко
мне от 13 апреля 1856 года он прибавляет: "Не для меня прошу, мой друг, а для
всего, что только теперь есть у меня самого дорогого в жизни".
В письме от 23 мая 1856 года он пишет: "Мои дела ужасно плохи, и я
почти в отчаянии. Трудно перестрадать, сколько я выстрадал". В письме от 14
июля 1856 года: "Я как помешанный... теперь уж поздно". В письме от 21 июля:
"Я трепещу, чтобы она не вышла замуж... Ей-богу - хоть в воду, хоть вино начать
пить".
"Если б вы знали, как я теперь нуждаюсь в вашем сердце. Так бы и обнял
вас, и, может быть, легче бы стало. Так невыносимо грустно. Я хоть и знаю, что