Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1, Коллектив авторов

Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

на обложку

Коллектив авторов

Шрифт:

нравственном отношении, питавшие самый возвышенный образ мыслей и даже

большею частию сами чуждые какой-нибудь физической распущенности,

смотрели, однако, совершенно спокойно на все беспорядки этого рода, говорили

об них как о забавных пустяках, которым предаваться вполне позволительно в

свободную минуту. Безобразие духовное судилось тонко и строго; безобразие

плотское не ставилось ни во что. Эта странная эманципация плоти действовала

соблазнительно и в некоторых

случаях повела к последствиям, о которых больно

и страшно вспомнить. <...>

Здесь кстати вообще сказать, что читатель в этих и следующих заметках

не должен видеть попытки вполне изобразить покойного писателя; прямо и

решительно отказываюсь от этого. Он слишком для меня близок и непонятен.

Когда я вспоминаю его, то меня поражает именно неистощимая подвижность его

ума, неиссякающая плодовитость его души. В нем как будто не было ничего

сложившегося, так обильно нарастали мысли и чувства, столько таилось

неизвестного и непроявившегося под тем, что успело сказаться. Поэтому и

литературная деятельность его растет и расширяется какими-то порывами, не

подходящими под обыкновенную форму развития. После ровного ее течения, и

180

даже как будто ослабления, он вдруг обнаруживал новые силы, показывался с

новой стороны. Таких подъемов можно насчитать четыре: первый - "Бедные

люди", второй - "Мертвый дом", третий - "Преступление и наказание", четвертый

– "Дневник писателя". Конечно, всюду это тот же Достоевский, но никак нельзя

сказать, что он вполне высказался; смерть помешала ему сделать новые подъемы

и не дала нам увидеть, может быть, гораздо более гармонических и ясных

произведений.

С чрезвычайной ясностию в нем обнаруживалось особенного рода

раздвоение, состоящее в том, что человек предается очень живо известным

мыслям и чувствам, но сохраняет в душе неподдающуюся и неколеблющуюся

точку, с которой смотрит на самого себя, на свои мысли и чувства. Он сам иногда

говорил об этом свойстве и называл его рефлексиею. Следствием такого

душевного строя бывает то, что человек сохраняет всегда возможность судить о

том, что наполняет его душу, что различные чувства и настроения могут

проходить в душе, не овладевая ею до конца, и что из этого глубокого душевного

центра исходит энергия, оживляющая и преобразующая всю деятельность и все

содержание ума и творчества.

Как бы то ни было, Федор Михайлович всегда поражал меня широкостию

своих сочувствий, уменьем понимать различные и противоположные взгляды.

При первом знакомстве он оказался величайшим поклонником Гоголя и Пушкина

и безмерно восхищался ими с художественной стороны. Помню до сих пор, как

первый раз услышал я его чтение стихов Пушкина. Его заставил читать Михаил

Михайлович, очевидно благоговевший перед братом и с наслаждением его

слушавший. Федор Михайлович читал два удивительных отрывка: "Только что на

проталинах весенних" {3} и "Как весенней теплой порою" {4}, которые ценил

очень высоко и из которых последний потом выбрал для чтения и на Пушкинском

празднике. В первый раз я их услышал от него за двадцать лет до этого праздника, и помню мое разочарование: Федор Михайлович читал очень хорошо, но тем

несколько подавленным, пониженным голосом, которым обыкновенно читают

стихи неопытные чтецы. Помню и другие его чтения стихов и прозы:

положительно он не был тогда вполне искусным чтецом. Упоминаю об этом

потому, что в последние годы жизни он читал удивительно и совершенно

справедливо приводил публику в восхищение своим искусством.

Гоголь был в конце пятидесятых годов еще в свежей памяти у всех,

особенно у литераторов, употреблявших беспрестанно в разговоре его выражения.

Помню, как Федор Михайлович делал очень тонкие замечания о выдержанности

различных характеров у Гоголя, о жизненности всех его фигур, Хлестакова, Подколесина, Кочкарева и пр. {5}. Вообще литература, в те времена, имела еще

для всех такое значение, какого она уже не имеет для нынешних поколений. Сам

же Федор Михайлович был предан ей всем сердцем, и не только воспитался на

Пушкине и Гоголе, но и постоянно ими питался. Когда его речь на Пушкинском