Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
чрезвычайно. Мысли его кипели; беспрестанно создавались новые образы, планы
новых произведений, а старые планы росли и развивались. "Кстати, - говорит он
сам на первой странице "Униженных и оскорбленных", где вывел на сцену самого
себя, - мне всегда приятнее было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они у
меня напишутся, чем в самом деле писать их, и, право, это было не от лености.
Отчего же?" {19}
Попробуем отвечать за него. Писание было у него
перерывом внутренней работы, изложением того, что могло бы еще долго
развиваться до полной законченности образов. Есть писатели, у которых
расстояние между замыслом и выполнением чрезвычайно мало; мысль у них
является почти одновременно с образом и словом; они могут дать выражение
только вполне сложившимся мыслям, и, раз сказавши что-нибудь, они сказать
лучше не могут. Но большинство писателей, особенно при произведениях
крупного объема, совершают долгую и трудную работу; нет конца поправкам и
переделкам, которые все яснее и чище открывают возникший в тумане образ.
Федор Михайлович часто мечтал о том, какие бы прекрасные вещи он мог
выработать, если бы имел досуг; впрочем, как он сам рассказывал, лучшие
страницы его сочинений создались сразу, без переделок, - разумеется, вследствие
уже выношенной мысли.
Писал он почти без исключения ночью. Часу в двенадцатом, когда весь
дом укладывался спать, он оставался один с самоваром и, попивая не очень
крепкий и почти холодный чай, писал до пяти и шести часов утра. Вставать
приходилось в два, даже в три часа пополудни, и день проходил в приеме гостей, в прогулке и посещениях знакомых.
187
На Федоре Михайловиче можно было ясно наблюдать, какой великий
труд составляет писание для таких содержательных писателей, как он. В свои
произведения он вкладывал только часть той непрерывной работы, которая
совершалась в его голове. Читатели, как известно, иногда питают легкомысленное
мнение, что писание ничего не стоит даровитым людям, и обманываются в этом
случае тою легкостию, с которою течет стих или проза готового произведения. Но
в сущности, читатели редко ошибаются в оценке авторского труда, потому что
обыкновенно их занимает или трогает только то, что занимало или трогало самого
автора, и насколько души и труда он вложил в свое произведение, настолько оно
и действует на читателей.
Что касается до поспешности и недоделанности своих произведений, то
Федор Михайлович <...> очень ясно видел эти недостатки и без всяких
околичностей сознавался в них. Мало того; хоть ему и жаль было этих
"недовершенных созданий", но он не только не каялся в своей
считал ее делом необходимым и полезным. Для него главное было подействовать
на читателей, заявить свою мысль, произвести впечатление в известную сторону.
Важно было не самое произведение, а минута и впечатление, хотя бы и неполное.
В этом смысле он был вполне журналист и отступник теории чистого искусства.
Так как планам и замыслам у него не было конца, то он всегда носился с
несколькими темами, которые мечтал обработать до полной отделки, но когда-
нибудь после, когда будет иметь больше досуга, когда времена будут спокойнее.
А пока он писал и писал полуобработанные вещи, - с одной стороны, чтобы
добывать средства для жизни, с другой стороны, чтобы постоянно подавать голос
и не давать публике покоя своими мыслями. <...>
Федор Михайлович любил журналистику и охотно служил ей, разумеется,
ясно сознавая, что он делает и в чем отступает от строгой формы мысли и
искусства. Он с молодости был воспитан на журналистике и остался ей верен до
конца {20}. Он вполне и без разделения примыкал к той литературе, которая
кипела вокруг него, не становился никогда в стороне от нее. Обыкновенное его
чтение были русские журналы и газеты. Его внимание было постоянно
устремлено на его собратий по части изящной словесности, на всякие
критические отзывы и об нем самом, и об других. Он очень дорожил всяким
успехом, всякою похвалою и очень огорчался нападками и бранью. Тут были его
главные умственные интересы, да тут же были и его вещественные интересы. Он
жил исключительно литературным трудом, никогда и не предполагая для себя
какого-нибудь другого занятия, не задаваясь и мыслью о каком-нибудь месте, казенном или частном. В случаях нужды он без всякой щепетильности обращался
с просьбами к различным редакциям. Не раз, когда его не было в Петербурге, мне
случалось, по его просьбе, вести с разными редакциями переговоры о деньгах, которые он хотел получить за будущую повесть {21}. Большею частию
переговоры оканчивались отказом, и мне иногда было очень больно от мысли, кому он делает предложения, и притом напрасные предложения. Но он смотрел на
эти случаи как на неизбежные неудобства своей профессии и хорошо понимал, что они никак не могут быть поставлены ему в упрек. Зависимость от редакций и
книгопродавцев, всякие торги и переговоры составляют всегда дело полюбовное, 188
сделку равных между собою людей и потому никогда не могут быть так тяжелы, как другие людские отношения.