Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
История эта потом продолжалась совершенно в том же духе. Университет
закрыли, с тем чтобы подвергнуть полному преобразованию. Тогда профессора
стали просить позволения читать публичные лекции и без труда получили
разрешение. Дума уступила для лекций свои залы, и вот университетские курсы
открылись вне университета почти в полном своем составе. Все хлопоты по
устройству лекций и все смотрение за порядком студенты взяли на себя и очень
были довольны и горды этим
Но мысли их были заняты не наукой, о которой они, по-видимому, так
хлопотали, а чем-то другим, и это испортило все дело. Поводом к разрушению
думского университета был знаменитый "литературно-музыкальный вечер" в зале
Руадзе, 2 марта 1862. Этот вечер был устроен с целью сделать как бы выставку
195
всех передовых, прогрессивных литературных сил. Подбор литераторов сделан
был самый тщательный в этом смысле, и публика была самая отборная в том же
смысле. Даже музыкальные пьесы, которыми перемежались литературные чтения, были исполняемы женами и дочерьми писателей хорошего направления. Федор
Михайлович был в числе чтецов, а его племянница в числе исполнительниц {32}.
Дело было не в том, что читалось и исполнялось, а в овациях, которые делались
представителям передовых идей.
Шум и восторг был страшный, и мне всегда потом казалось, что этот
вечер был высшею точкою, до которой достигло либеральное движение нашего
общества, и вместе кульминациею нашей воздушной революции. <...> VIII
Полемика.
– Нигилизм
Во всяком случае, состояние умов в это время, в 1861 и 1862 годах, было в
высшей степени возбужденное, и почвенники, естественно, разделяли это
возбуждение. Казалось, все старые формы жизни готовы исчезнуть и
видоизмениться и может начаться новая жизнь, народный дух может
обнаружиться в новом свободном творчестве. <...>
Начало борьбы с нигилистическим направлением положил сам Федор
Михайлович в своей статье: "-бов и вопрос об искусстве" ("Время" 1861 г., февраль), в которой он опровергал стремление сделать из искусства чисто
служебное средство {33}. Он начал с довольно мягких возражений; главным
образом он восставал против нарушения законов искусства и против мысли о
бесполезности таких художественных произведений, которые не имеют ясной
тенденции. Но мне не терпелось и хотелось скорее стать в прямое и решительное
отношение к нигилистическим учениям. Могу сказать, что во мне было постоянно
какое-то органическое нерасположение к нигилизму и что с 1855 года, когда он
стал заметно высказываться, я смотрел с большим негодованием на его
проявления в литературе. Уже в 1859 и 1860 году
против нелепостей, которые так явно и развязно высказывались; но редакторы
двух изданий, куда я обращался, люди хорошо знакомые, решительно отказались
печатать мои статьи и сказали, чтобы и вперед я об этом не думал. Я понял тогда, какой большой авторитет имеют органы этого направления, и очень опасался, что
такая же участь меня постигнет и во "Времени". Поэтому для меня было большою
радостью, когда моя статья "Еще о петербургской литературе", разумеется
благодаря лишь Федору Михайловичу, была принята ("Время" 1861 г., июнь); тогда я стал писать в этом роде чуть не в каждой книжке журнала. Рассказываю
обо всем этом для характеристики литературы того времени. Сам же я искренне
считал эти статейки более забавою, чем делом, и тем веселее они выходили. Со
стороны редакции было, впрочем, сначала маленькое сопротивление. В моих
статьях иногда редакция приставляла к имени автора, на которого я нападал, какой-нибудь лестный эпитет, например, талантливый, даровитый, или в скобках: 196
(впрочем, достойный уважения). Были и вставки; так в статье "Нечто о полемике"
было вставлено следующее место:
"Вольтер целую жизнь свистал, и не без толку и не без последствий. (А
ведь как сердились на него, и именно за свист.)"
Эта похвала свисту вообще и Вольтеру в частности нарушает тон статьи и
выражает вовсе не мои вкусы. Но редакция не могла не вступиться за то, что
имело силу в тогдашних нравах и на что признавала и за собою полное право.
Вставка принадлежит Федору Михайловичу, и я уступил его довольно горячему
настоянию. Скоро, впрочем, всякие поправки такого рода вовсе прекратились
{34}.
Статьи эти писались под псевдонимом Косицы, - я имел дерзость выбрать
себе образцом Феофилакта Косичкина и прилагал большие старания о
добросовестности и точности в отношении к предмету своих нападений. Свиста у
меня не было никакого, но тем больше силы получали статьи и тем больше
интересовало Федора Михайловича то разъяснение вопроса, которое из них
выходило.
Рассказываю обо всем этом потому, что дело это имело чрезвычайно
важные последствия: оно повело к совершенному разрыву "Времени" с
"Современником", а затем к общей вражде против "Времени" почти всей
петербургской журналистики {35}.
Вообще же для нашей литературы, для общественного сознания вопрос о
народившемся у нас отрицании был ясно поставлен преимущественно романом
Тургенева "Отцы и дети", тем романом, в котором в первый раз появилось слово