Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
"улыбкой кроткого ангела", как язвительно называла ее англичанка-гувернантка.
234
Взглянул Федор Михайлович на эту группу, и в голове его сложился
целый роман: Анюта ненавидит и презирает этого "немчика", этого
"самодовольного нахала", а родители хотят выдать ее замуж за него и всячески
сводят их. Весь вечер, разумеется, только за этим и устроен!
Выдумав этот роман, Достоевский тотчас в него уверовал и вознегодовал
ужасно.
Модною темою
английским священником, - параллель православия с протестантизмоми. В этом
русско-немецком обществе это был предмет для всех интересный, и разговор, коснувшись его, несколько оживился. Мама, сама немка, заметила, что одно из
преимуществ протестантов над православными состоит в том, что они больше
читают Евангелие.
– Да разве Евангелие написано для светских дам?
– выпалил вдруг упорно
молчавший до тех пор Достоевский.
– Там вон стоит: "Вначале сотворил бог мужа
и жену", или еще: "Да оставит человек отца и мать и да прилепится к жене". Вот
как Христос-то понимал брак! А что скажут на это все матушки, только о том и
думающие, как бы выгоднее пристроить дочек!
Достоевский проговорил это с пафосом необычайным. По своему
обыкновению, когда волновался, он весь съеживался и словно стрелял словами.
Эффект вышел удивительный. Все благовоспитанные немцы примолкли и
таращили на него глаза. Лишь по прошествии нескольких секунд все вдруг
сообразили всю неловкость сказанного и все заговорили разом, желая заглушить
ее.
Достоевский еще раз оглядел всех злобным, вызывающим взглядом,
потом опять забился в свой угол и до конца вечера не проронил больше ни слова.
Когда он на следующий раз опять явился к нам, мама попробовала было
принять его холодно, показать ему, что она обижена; но, при ее удивительной
доброте и мягкости, она ни на кого не могла долго сердиться, а всего менее на
такого человека, как Федор Михайлович; поэтому они скоро опять стали
друзьями и все между ними пошло по-старому.
Зато отношения между Анютой и Достоевским как-то совсем изменились
с этого вечера - точно они вступили в новый фазис своего существования.
Достоевский совершенно перестал импонировать Анюте; напротив того, у нее
явилось даже желание противоречить ему, дразнить его. Он же, со своей стороны, стал обнаруживать небывалую нервность и придирчивость по отношению к ней; стал требовать отчета, как она проводила те дни, когда он у нас не был, и
относиться враждебно ко всем тем людям, к которым она обнаруживала
некоторое восхищение. Приходил он к нам не реже, а, пожалуй, чаще и
засиживался дольше
моей сестрой.
В начале их знакомства сестра моя готова была отказаться от всякого
удовольствия, от всякого приглашения в те дни, когда ждала к нам Достоевского, и, если он был в комнате, ни на кого другого не обращала внимания. Теперь же
все это изменилось. Если он приходил в такое время, когда у нас сидели гости, она преспокойно продолжала занимать гостей. Случалось, ее куда-нибудь
235
приглашали в такой вечер, когда было условлено, что он придет к ней; тогда она
писала ему и извинялась.
На следующий день Федор Михайлович приходил уже сердитый. Анюта
делала вид, что не замечает его дурного расположения духа, брала работу и
начинала шить.
Достоевского это еще пуще сердило; он садился в угол и угрюмо молчал.
Сестра моя тоже молчала.
– Да бросьте же шить!
– скажет наконец, не выдержав характера, Федор
Михайлович и возьмет у нее из рук шитье.
Сестра моя покорно скрестит руки на груди, но продолжает молчать.
– Где вы вчера были?
– спрашивает Федор Михайлович сердито.
– На балу, -равнодушно отвечает моя сестра.
– И танцевали?
– Разумеется.
– С троюродным братцем?
– И с ним и с другими.
– И вас это забавляет?
– продолжает свой допрос Достоевский.
–
Анюта пожимает плечами.
– За неимением лучшего и это забавляет, - отвечает она и снова берется за
свое шитье.
Достоевский глядит на нее несколько минут молча.
– Пустая вы, вздорная девчонка, вот что!
– решает он наконец.
В таком духе часто велись теперь их разговоры.
Постоянный и очень жгучий предмет споров между ними был нигилизм
{15}. Прения по этому вопросу продолжались иногда далеко за полночь, и чем
дольше оба говорили, тем больше горячились и в пылу спора высказывали
взгляды гораздо более крайние, чем каких действительно придерживались.
– Вся теперешняя молодежь тупа и недоразвита!
– кричал иногда
Достоевский.
– Для них всех смазные сапоги дороже Пушкина {16}.
– Пушкин действительно устарел для нашего времени, - спокойно
замечала сестра, зная, что ничем его нельзя так разбесить, как неуважительным
отношением к Пушкину.
Достоевский, вне себя от гнева, брал иногда шляпу и уходил,
торжественно объявляя, что с нигилисткой спорить бесполезно и что ноги его
больше у нас не будет. Но завтра он, разумеется, приходил опять как ни в чем не
бывало.