Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
конечно, и никто не решался никогда возбуждать разговора на эту тему. Только
однажды мне удалось, сидя у Федора Михайловича за утренним чаем, услышать
от него несколько слов по поводу небольшого Евангелия, которое у него лежало
на маленьком письменном столе. Мое внимание возбудило то обстоятельство, что
в этом Евангелии края старинного кожаного переплета были подрезаны. На мой
вопрос о значении этих подрезов Достоевский мне объяснил, что когда он должен
был
этою книгою, в переплете которой были скрыты деньги {5}. Арестантам не
дозволялось иметь собственных денег, а потому такая догадливость его родных
до некоторой степени облегчила ему на первое время перенесение суровой и
тяжелой обстановки в сибирском остроге.
– Да, - сказал с грустью Федор Михайлович, - деньги - это чеканенная
свобода...
С этим Евангелием Достоевский потом никогда в жизни не расставался, и
оно у него всегда лежало на письменном столе {Это Евангелие хранится в семье
Достоевских. О нем напечатана заметка Н. Н Кузьмина в январской книжке
"Ежемесячных сочинений", 1901. (Прим. редакции "Исторического вестника".)}.
– ----
Ф. М. Достоевский очень любил молодежь, почти все свободное свое
время от занятий он всецело отдавал этой молодежи, руководя всеми ее
развлечениями. По счастливому стечению обстоятельств, в описываемое лето в
Люблине поселилось несколько семейств, которые быстро перезнакомились
между собою. Было много молодежи, несколько очень хорошеньких и взрослых
барышень, так что по вечерам на прогулку нас собиралось со взрослыми до
двадцати человек. Все это общество было всегда беззаботно весело, всегда
царствовало во всем полное согласие, и никогда даже малейшая тень какого-либо
недоразумения или неудовольствия не пробегала между нами. И душою этого
общества всегда были А. П. Иванов и Ф. М. Достоевский. Что они скажут, то
делали все, и взрослые и молодежь. Конечно, каждый из нас, юношей, имел
предмет своего обожания, но все это носило до такой степени невинный,
идеалистический характер, что старшие только подсмеивались над нами, шутя
относились к нашим вздохам и мечтаниям, не бросив ни разу зерно какого-либо
недоброго подозрения. Оттого и царствовали между всеми нами дружба и полное
единство. Да, счастливое было это время! Прогулки обыкновенно заканчивались
разными играми в парке, которые затягивались иногда до полуночи, если дождь
ранее не разгонит всех по домам. Ф. М. Достоевский принимал самое деятельное
участие в этих играх и в этом
У него однажды даже явилась мысль устроить нечто вроде открытого театра, на
котором мы должны были давать импровизированные представления. Для сцены
выбрали деревянный помост, охватывавший в виде круглого стола ствол
столетней, широковетвистой липы. В то время вся наша молодежь зачитывалась
сочинениями Шекспира, и вот Ф. М. Достоевский решил воспроизвести сцену из
252
"Гамлета". По его указаниям, сцена должна была быть воспроизведена в
следующем виде: я и старший сын А. П. Иванова стоим на часах и ведем беседу, вспоминая о недавно появившейся тени прежнего датского короля. Во время
этого разговора вдруг появляется тень короля в лице Федора Михайловича, закутанного с головою в простыню. Он проходит по сцене и скрывается, мы же, объятые ужасом, падаем. После этого медленно выступает на сцену Гамлет
(молодой доктор К<арепи>н, племянник Федора Михайловича) и, увидя нас
лежащими на земле, останавливается, грозным взором окидывает зрителей и
торжественно произносит: "Все люди свиньи!" Эта фраза вызывала громкие
рукоплескания публики, и тем сцена кончалась. В этом роде изображались и
другие сцены, и всегда в них участвовал сам Достоевский. Словом, он забавлялся
с нами, как дитя, находя, быть может, в этом отдых и успокоение после усиленной
умственной и душевной работы над своим великим произведением
("Преступление и наказание").
– ----
Ф. М. Достоевский очень любил музыку, он почти всегда что-нибудь
напевал про себя, и это лучше всего обозначало хорошее настроение его духа. В
этом отношении вторая дочь А. П. Иванова, Мария Александровна, ученица
Московской консерватории, доставляла ему большое удовольствие своею
прекрасною игрою. В одном только они расходились: Мария Александровна была
большая поклонница Шопена (как и вообще все женщины), между тем как Федор
Михайлович не особенно жаловал музыку польского композитора, называя ее
"чахоточной". Он превыше всего ставил музыку Моцарта и Бетховена, а из
русских композиторов очень любил произведения Глинки и Серова, в
особенности оперу последнего "Рогнеда". Относительно "Аскольдовой могилы"
мы образовали два лагеря: А. П. Иванов и я были на стороне этой оперы и
восторгались каждым ее мотивом, все прочие образовали противоположную
партию, относились к опере равнодушно, даже насмешливо, называя музыку