Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
весенней теплой порой", а когда его стали вызывать, то прочел "Пророка", чем
вызвал необыкновенный энтузиазм публики. Казалось, стены Кредитного
общества сотрясались от бурных аплодисментов. Федор Михайлович
раскланивался, уходил, но его вызывали вновь и вновь, и это продолжалось минут
десять.
Ввиду громадного успеха этого чтения, В. П. Гаевский решил повторить
его через неделю, 26 октября, с тою же программою и теми же исполнителями.
Благодаря
которая не только заняла места, но густою толпою стояла в проходах. Когда
вышел Федор Михайлович, публика стала аплодировать и долго не давала начать
говорить; затем прерывала на каждом стихе рукоплесканиями и не отпускала с
кафедры. Особенного подъема достиг восторг толпы, когда Федор Михайлович
прочел "Пророка". Происходило что-то неописуемое по выражениям восторга, 21 ноября в зале Благородного собрания состоялось опять чтение в пользу
Литературного фонда, В первом отделении прочел стихотворение Некрасова
"Когда из мрака заблужденья", а во втором - отрывки из первой части поэмы
Гоголя "Мертвые души".
30 ноября в зале городского Кредитного общества был устроен вечер в
пользу Общества вспомоществования студентам С.-Петербургского университета.
Федор Михайлович прочел "Похороны Илюшечки", Чтение это, несмотря на
тихий голос, было до того художественно, до того затронуло сердца, что я кругом
себя видела скорбные и плачущие лица, и это не только у женщин. Студенты
270
поднесли мужу лавровый венок и проводили его большою толпою до самого
подъезда. Федор Михайлович мог воочию убедиться, до чего его любит и чтит
молодежь. Сознание это было очень дорого мужу.
На литературных чтениях публика принимала Федора Михайловича
необыкновенно радушно. Его появление на эстраде вызывало гром
аплодисментов, которые продолжались несколько минут. Федор Михайлович
вставал из-за читального столика, раскланивался, благодарил, а публика не давала
ему начать читать, а затем, во время чтения, прерывала его не раз
оглушительными рукоплесканиями. То же было при окончании чтения, и Федору
Михайловичу приходилось выходить на вызовы по три-четыре раза. Конечно,
восторженное отношение публики к его таланту не могло не радовать Федора
Михайловича, и он чувствовал себя нравственно удовлетворенным. Пред чтением
Федор Михайлович всегда боялся, что его слабый голос будет слышен лишь в
передних рядах, и эта мысль его огорчала. Но нервное возбуждение Федора
Михайловича в этих случаях было таково, что обычно слабый его голос звучал
необыкновенно ясно и каждое слово было слышно во всех
Надо сказать правду, Федор Михайлович был чтец первоклассный {*}, и в
его чтении своих или чужих произведений все оттенки и особенности каждого
передавались с особенною выпуклостью и мастерством. А между тем Федор
Михайлович читал просто, не прибегая ни к каким ораторским приемам. Своим
чтением (особенно когда он читал рассказ Нелли из "Униженных" или Алеши
Карамазова про Илюшечку) Федор Михайлович производил впечатление
потрясающее, и я видела у присутствовавших слезы на глазах; да и сама я
плакала, хотя наизусть знала отрывки. Каждому своему чтению Федор
Михайлович считал полезным предпослать небольшое предисловие, для того чтоб
оно было понятно лицам, которые или не читали, или забыли произведение.
{* Чтобы не быть голословной, приведу слова С. А. Венгерова о
впечатлении, произведенном на него чтением Федора Михайловича. "На мою
долю выпало великое счастье слышать его (Достоевского) чтение на одном из
вечеров, устроенных в 1879 году Литературным фондом... Достоевский не имеет
никого себе равного как чтеца. Чтецом Достоевского можно назвать только
потому, что нет другого определения для человека, который выходит в черном
сюртуке на эстраду и читает свое произведение. На том же вечере, когда я слышал
Достоевского, читали Тургенев, Салтыков-Щедрин, Григорович, Полонский,
Алексей Потехин. Кроме Салтыкова, читавшего плохо, и Полонского, читавшего
слишком приподнято-торжественно, все читали очень хорошо. Но именно только
читали. А Достоевский в полном смысле слова пророчествовал. Тонким, но
пронзительно-отчетливым голосом и невыразимо-захватывающе читал он одну из
удивительнейших глав "Братьев Карамазовых" - "Исповедь горячего сердца", -
рассказ Мити Карамазова о том, как пришла к нему Катерина Ивановна за
деньгами, чтобы выручить отца. И никогда еще с тех пор не наблюдал я такой
мертвой тишины в зале, такого полного поглощения душевной жизни тысячной
толпы настроениями одного человека.
Когда читали другие, слушатели не теряли своего "я" и так или иначе, но
по-своему относились к слышанному. Даже совместное с Савиной превосходное
271
чтение Тургенева не заставляло забываться и не уносило ввысь. А когда читал
Достоевский, слушатель, как и читатель кошмарно-гениальных романов его,
совершенно терял свое "я" и весь был в гипнотизирующей власти этого
изможденного, невзрачного старичка, с пронзительным взглядом беспредметно