Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

Коган Галина Фридмановна

У нас с новым годом грызня в литературе и помой изливание не умягчились.

Нынче ел (т. е. обедал) в трактире с двумя пишущими, из которых один сообщает другому [1289] : "Вчера, говорит, был у М. Е. Щедрина — вот и великий талант; как человек, к прискорбию, разлагается, целый вечер все ругал то Тургенева, то Достоевского. Тургенева называл французиком из Бордо и собирается его, говорит, продернуть в сатире; Н. Михайловский и Елисеев тут сидели и только ему поддакивали, считая это разумным. Сообщил нам, благодаря кому были овации Тургеневу в С.-Петербурге, — Стасюлевич, говорит, объездил всех дам и подбил на эти овации, а этот наш офранцузившийся росс вообразил и невесть что, — и пошел, и пошел… Достоевского поносил и блаженненьким и юродивым, и так, говорю, целый вечер… Тяжело было слушать". И мне сделалось скверно на душе, слушая это, и я не доел обеда своего, и ушел, купил по дороге новогодний номер "Нового времени", пришел, читаю поэму в стихах Буренина, ругает поголовно всех поэтов и поэтиков — и Полонского, и Майкова и т. д., ругает до цинизма [1290] , — не дочитал, стало тошно и весь вечер ничего не мог делать.

1289

Кто были эти литераторы, не установлено.

1290

Фельетон Буренина в № 1380 "Нового времени" — "Визит музы. Новогодняя поэма".

Вот тебе, мой милый, какая картинка с натуры нашего поистине литературного современного прозябания. Но делать нужно и необходимо каждому по силам — и крупному и малому, иначе вконец затянет зелень и плесень болота…

Автограф // ЛБ. — Ф. 295.5.336.2.10.

189. Из

дневника А. А. Киреева

<С.-Петербург> 9 января 1880 г.

Достоевский очень хвалит мою записку государю, но говорит, что нигилизм родился ранее 48 года; причину его Достоевский видит в оторванности нашей от почвы с Петром Великим. Говорит, что она и очень хорошо написана [1291] …

1291

Имеется в виду брошюра Киреева "Избавимся ли мы от нигилизма? (Записка, представленная в 1879 году)". Ее печатный текст вклеен в дневник Киреева (лл. 35-50). Эта брошюра вышла в свет только в 1882 г. под инициалами А. К. и с предисловием, датированным 28 марта 1881 г. Как средство против нигилизма Киреев предлагал "удержание высокого уровня образования в наших гимназиях и университетах" и рекомендовал "опору на церковь" — "вернейшую опору, или, лучше, основу семьи и государства".

Автограф // ЛБ. — Ф.126.2.8.

190. А. Г. Достоевская — А. А. Достоевскому

С.-Петербург. 10 января 1880 г.

…Я мой Новый год начала очень плохо: лежу с 4 января в постели и, кажется, пролежу еще дня четыре. У меня бронхит, был сильный жар и бред и начиналось воспаление легкого. Теперь мне значительно лучше, но из постели не выпускают <…> Поляков писал нам, будто Моншеров [1292] (то есть не mon cher Шер, а настоящий Моншеров) нашел покупателя на имение, и покупатель дает сто тысяч. Федор Михайлович ответил, что за сто тысяч отдать не согласится, а хочет получить натурою [1293] <…>

1292

мой дорогой (франц.).

1293

Это письмо Достоевского к Б. Б. Полякову неизвестно.

Пишу нарочно на бланке [1294] , а то вы не поверите, что я книжница. А я имела уж заказ в 50 рублей и заработала 4 рубля 80 копеек. Каково!

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 151.

191. И. И. Румянцев — А. Г. Достоевской

<Старая Русса> 14 января 1880 г.

С истинным удовлетворением прочитал я еще раз "Униженных и оскорбленных". Дай бог здоровья Федору Михайловичу. Право же, нет даже и подходящего сколько-нибудь человека, который бы мог его заменить, хоть отчасти. Особенно он дорог в настоящее смутное время, которое вряд ли кто изображает вернее [1295] .

1294

Письмо написано на бланке:

"Книжная торговля Ф. М. Достоевского (исключительно для иногородних). С.-Петербург. Кузнечный переулок, д. 5, кв. 10".

1295

Вероятно, Достоевский прислал Румянцеву последнее прижизненное издание "Униженных и оскорбленных" (СПб., 1879).

Автограф // ЦГАЛИ. — Ф. 212. — Оп. 1. — Ед. хр. 209.

192. А. А. Достоевский — А. М. и Д. И. Достоевским

<С.-Петербург> 18 февраля 1880 г.

…Недели полторы тому назад я был в театре на "Русалке" <…> Около того же времени я заходил вечером к дяде Федору Михайловичу, которого дома не застал <…> Вчера утром до двух часов я пробыл в Академии, а затем отправился к Федору Михайловичу, поздравить его с именинами. При мне он получил письмо от вас и видимо был очень доволен этим и все твердил, что ему надо вам нечто сообщить. Часа в три приехали Рыкачевы и Владимир Константинович [1296] . Просидели мы с час, а затем распрощались, причем с меня взяли слово, что я приду обедать. Часу в седьмом я пошел к ним опять. Кроме меня, обедал еще Николай Николаевич Страхов, который, между прочим, говорил, что знаком с вами, и расспрашивал о вас…

1296

Владимир Константинович Савостьянов (1853-1899) — муж племянницы Достоевского, Варвары Андреевны.

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 30.

193. А. И. Толстая — Е. Ф. Юнге [1297]

<С.-Петербург> 24 февраля <1880 г.>

Сейчас возвратилась я от Достоевских — я нашла его чем-то расстроенным, больным, донельзя бледным. На него сильно подействовала (как на зрителя) казнь преступника 20 февраля [1298] . Недаром мне хотелось прочесть Достоевскому твое письмо; по мере того, как жена его читала (читает она превосходно и с большою осмысленностью и чувством), лицо его прояснялось, покрылось жизненною краской, глаза блестели удовольствием, часто блестели слезами. По прочтении письма мне казалось, что он вдруг помолодел [1299] . Он спросил, пишешь ли ты; на отрицательный ответ сказал: "Судя по ее письму, она так же может писать, как и я". Когда я уходила, он просил меня передать тебе его глубокую признательность за твою оценку к его труду, прибавив, что в письме твоем полная научная критика, и лучшая какая-либо была и будет и которая доставила ему невыразимое удовольствие. Это уж я сама видела. Все время покуда я одевалась в передней, он только и твердил, чтобы я не забыла передать тебе его благодарность за то, что так глубоко разбираешь его роман "Карамазовых", и сказать тебе, что никто так еще осмысленно его не читал. Ты сама бы порадовалась, увидев, какое наслаждение доставило твое письмо писателю, благородному труженику <…>

1297

Екатерина Федоровна Юнге (1843-1913) — художница и мемуаристка. См. о ней в моих публикациях: Лит. наследство. — Т. 75. — Кн. 2-я. — С. 535-541 и "Лит. газета". — 1971. — № 33. — 11 августа.

1298

22 февраля 1880 г. был казнен по приговору военного суда народоволец И. О. Млодецкий, стрелявший двумя днями ранее в М. Т. Лорис-Меликова — главного начальника Верховной распорядительной комиссии по охранению порядка и общественного спокойствия.

Д. Н. Садовников в своем дневнике, озаглавленном "Встречи с И. С. Тургеневым. — Пятницы у поэта Я. П. Полонского в 1880 году", отмечает под датой 22 февраля:

"Разговор заходит о Млодецком, который казнен сегодня утром. Достоевский был на казни".

Далее он приводит слова Достоевского:

"…Я был свидетелем казни. Народу собралось до 50 000 человек".

"Самое появление его на месте казни, — замечает Садовников, — объясняю как желание извлечь нечто для своих патологических сочинений последнего времени" (Сб. Русское прошлое. — № 3. — Пг., 1923. — С. 102-103. См. с. 137-139 настоящего тома).

Еще до этого события, 20 февраля, у Достоевского был припадок эпилепсии; после припадка он обычно в течение нескольких дней плохо себя чувствовал.

1299

Речь идет о письме Юнге к матери (без даты), в котором она писала о "Братьях Карамазовых":

"Эта вещь совсем разбередила меня, в ночи я не могла спать и горячие слезы проливала; но это наслаждение — проливать слезы над произведением искусства <…> Если бы знал Достоевский, сколько он мне доставил этих слез и сколько утешения своими произведениями, ему бы, верно, было приятно. Еще во время войны, когда бывало на душе так тяжело, что сил нет, один "Дневник писателя" утешал меня. Бывало, читаешь и думаешь: утопия все это, а между тем в душу входит что-то утешающе-сладкое, потому что видно там любящее сердце, душу, понимающую все, понимающую и веру <…> Мне тогда много раз хотелось поехать к нему, написать ему; но, конечно, при моей застенчивости, не сделала. Думала, посмеется только человек надо мной, что ему за дело до моих восторгов и мнений? Если бы все его поклонники со всей России стали бы ездить к нему с выражением чувств?! Но теперь, если бы я была в Петербурге,

я бы пошла к нему, и он уже сам был бы виноват. Разве не описал он, как было приятно старцу Зосиме, когда к нему пришла простая русская глупая баба со своим русским простым спасибо?! И я бы пришла и сказала "спасибо", — спасибо, что он думал и высказал вещи, которые без слов наполняли душу и мучили меня; спасибо, что он не гнушается войти в скверное, преступное сердце и выкопать там нечто и прекрасное, за то, что любит деток, за художественное наслаждение его образами, за слезы, за то, что с ним я забыла ежедневные заботы и мелочи жизни и как-то вознеслась над ними. Невольно сравниваешь Достоевского с европейскими романистами — я беру лучших из них — французов: Золя, Гонкур и Доде, — они все честные, желают лучшего; но, боже мой, как мелко плавают! А этот… и реалист, такой реалист, как никто из них! Его лица — совсем живые люди! Вам кажется, будто вы знавали их или видели где-то, будто вы знаете тембр их голоса. Еще более реальности придает этим людям высокохудожественный прием — не описывать их, а давать читателю знакомиться с ними постепенно, как это бывает в жизни. Наблюдатель Достоевский такой тонкий и глубокий, что можно только поражаться, — это, конечно, не новость. И, вместе с этим крайним реализмом, можно ли на свете найти еще такого поэта и идеалиста?! Ведь это почти достижение идеала искусства, — человек, который реалист, точный исследователь, психолог, идеалист и философ. Да, он еще и философ, — у него совсем философский ум, а между тем он, вероятно, не получил философского образования; видно, философы бывают врожденные, как гении. Говорить ли тебе, что я ревела, читая рассказ бабы об умершем ребенке?! И как он так знает женское сердце?! Должно быть, и это врожденное: сила его любви дала ему понять женское и детское сердце. А какое впечатление всего хода романа! Как перед грозою, собираются, собираются тучи, и ты видишь — неминуема уже гроза, — так и тут: собираются события, воздух становится все гуще и невыносимее, и так сильно впечатление, что хочется, чтоб уж он убил его поскорее, чтобы уже было кончено. Прочла я вчера вечером об <истязании?> детей и Великого инквизитора, не могла больше читать, да и провалялась до утра, думая об этом всем и сочиняя письмо к Достоевскому. Мне так вдруг захотелось исповедоваться ему и услышать от него какое-нибудь нужное мне слово! Захотела исповедоваться ему потому именно, что он все поймет и никем не гнушается. Я бы, может быть, была действительно способна это сделать, если бы он позволил. Право, я какая-то сумасшедшая! Все-таки, если увидишь его, передай ему мое спасибо" (Юнге Е. Ф. Воспоминания (1843-1860 гг.). — С. V-VII).

Если когда-нибудь увидишься с Достоевским, то, ради бога, скажи ему, что я исполнила его желание <…>

Что же касается до того, что ты пишешь о своей конфузливости, то он это находит ненатуральным и не твоим по слогу твоего ума и чувства; что это чужое, привитое к тебе, которое со временем пройдет и непременно пройдет <…> [1300] Достоевский говорит, что его брат был <бы> очень рад получить от тебя письмо, но просить об этом не может, чтобы не было чего-нибудь затруднительного для тебя и малообязательного [1301] .

1300

Из письма Юнге к Достоевскому:

"Вы позволили мне писать вам, многоуважаемый Федор Михайлович, как же противостоять такому искушению? <…> Не могу выразить вам, как сильно я ценю вас как писателя и мыслителя <…> Вот почему в год войны я часто была на пороге, чтобы идти к вам, но никогда не могла решиться и просто мучилась этим, особенно в то время, когда вы прекратили "Дневник", — мне так хотелось упросить вас продолжать нам это утешение. Вы посвятили свое время не менее прекрасному труду. Много бы хотелось сказать про "Карамазовых", много мыслей и чувств пробудила во мне эта чудесная повесть, но боюсь надоесть вам <…> С одной стороны, я теперь рада, что моей мамаше вздумалось показать вам мое письмо. Вы, вероятно, увидели из него, что оно не предназначалось для ваших ушей, и это гораздо лучше. Если б я прямо написала вам, я, конечно, не высказалась бы так откровенно, искала бы фраз, и вышло бы не то. Моя мама передала мне, что вы говорили, что я могла бы писать, и хвалили мое письмо <…> Вы, вероятно <…>, поняли самое главное, что я бесконечно благодарна вам вообще всегда и в частности теперь, когда вы отнеслись ко мне ласково, и что я была бы счастлива, если б мои, может быть, глупые, но искренние, правдивые слова доставили вам самое малейшее удовольствие" (Письма. — IV. — С. 408-410).

На это послание Достоевский ответил Юнге 11 апреля обширным письмом (Письма. — IV. — С. 135-137).

1301

А. М. Достоевский, вероятно, нуждавшийся в протекции.

В записке, относящейся к этому времени и датированной "вторник", гр. А. И. Толстая писала: "Простите, дорогая Анна Григорьевна, мою докучливость насчет "Карамазовых", хочется доставить удовольствие Кате к празднику. Родная, скажите, неужели Федор Михайлович намерен хоть когда-нибудь написать к Кате? Да наградит его бог за такое доброе дело…" (Авт. // ЦГАЛИ. — Ф. 212. — Оп. 1. — Ед. хр. 215).

Автограф // ГИМ. — Ф. 344. — Ед. хр. 43.

Частично опубликовано в предисловии А. Новицкого к книге Юнге Е. Ф. Воспоминания (1843-1860 гг.). — М. <1914>. — С. VII-VIII.

194. А. Г. Достоевская — А. А. Достоевскому

С.-Петербург. 15 марта 1880 г.

…Если найдете нужным переговорить, приходите утром: до 11 я всегда дома; вечером же никогда не свободна, так как диктуем напропалую и спешим отослать в "Русский вестник" "Братьев Карамазовых". Завтра и утром не буду дома, так как завтра Алексея Божьего человека, и я поеду на Охту на Лешину могилку. Если же вам очень необходимо переговорить, то можно и вечером, но на самую коротенькую минутку…

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 151.

195. А. Г. Достоевская — А. А. Достоевскому

<С.-Петербург> 25 марта 1880 г.

…А "мы" читали на разных чтениях, и нам аплодировали больше, чем Тургеневу, и будем читать и впредь получать аплодисменты [1302] .

…Я очень хвораю нервами; целыми часами плачу от всяких пустяков <…>

Это письмо было написано 25 марта, но не удалось послать <…> В пятницу Федору Михайловичу аплодировали донельзя и вызывали девять pas и поднесли два лавровых венка [1303] …

1302

О публичных чтениях Достоевского см. подробно в "Воспоминаниях" А. Г. Достоевской. — С. 350-354.

1303

Речь идет о литературном вечере, состоявшемся 28 марта в зале Благородного собрания и привлекшем, по словам хроникера, "громадную массу публики". Выступление Тургенева не состоялось из-за его внезапного нездоровья. После выступлений О. Ф. Миллера, прочитавшего "Люцерн" Толстого, Я. П. Полонского, П. И. Вейнберга и пианистки Сергеевич, во втором отделении выступил Достоевский.

"Как только <он> появился на эстраде, разразилась буря рукоплесканий. Ф. М. прочел вторую главу из своего романа "Преступление и наказание". По окончании чтения, лектору поднесли два лавровых венка и вызывали раз семь <…> Все участвовавшие в вечере встречались и провожались самыми дружными аплодисментами, но больше всех оваций выпало на долю Ф. М. Достоевского" (Новое время. — № 1468. — 30 марта).

Вероятно к этому времени относится недатированная записка К. М. Станюковича к жене:

"Люба, милая Люба! Сейчас узнал, что сегодня будут овации Тургеневу и Достоевскому. Готовят поднести венки им. Ступай на чтение. Будет интересно!.." (Авт. // ГПБ. — Ф. 736. — Ед. хр. 43).

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 151.

196. Из Дневника А. А. Киреева

<С.-Петербург> 7 апреля 1880 г.

Вечером был у Бестужева-Рюмина [1304] , познакомился с педагогичками принца Ольденбургского [1305] (и, к сожалению, Осинина [1306] ) <…> Они прямые социалистки, защищают социализм самым беззастенчивым образом. Достоевский рассказывал из дальних лет — Белинский так говорил об Иисусе Христе: "Этот подлец <…>". А мы-то кланялись в пояс Белинскому.

1304

Константин Николаевич Бестужев-Рюмин (1829-1897) — историк, профессор Петербургского университета, один из основателей Высших женских курсов (так называемых "Бестужевских").

1305

Принц Петр Георгиевич Ольденбургский (1812-1881) — председатель Главного совета женских учебных заведений.

1306

Иван Терентьевич Осинин (1835-1887) — педагог, богослов и публицист, видный деятель женского образования; директор петербургской и царскосельской женских гимназий, член комиссий по учреждению в России высших женских учебных заведений.