Фадрагос. Сердце времени. Тетралогия
Шрифт:
На лице Роми расползлась улыбка. Она по-прежнему отражала усталость, но была…
Я понимала, что лишняя. Чувствовала это с самого начала, но не могла уйти. Кроме этого чувства во мне проснулось и другое. Неприкаянная… Я не знала, куда идти дальше, что делать. Предстояло так много, но все предстоящее казалось совершенно ненужным.
Несколько мгновений Елрех и Роми любовались друг другом, как после долгой разлуки или при первой влюбленности, а затем глазастая фангра отвлеклась и переменилась в лице. Ее серые глаза превратились в блюдца, а бледность едва не превратила
– Что ты делаешь, добрый человек? – спросила она, глядя в сторону артефактов.
Волосы на затылке встали дыбом, зашевелились.
Мы с Роми опять обернулись разом, не поднимаясь в полный рост. Кейел, позабытый на короткий срок всеми нами, стоял перед столом и держал в руках Слезу Луны. На его лице боролись чувства: неуверенность, сомнения, сожаления…
– Тебе это не нужно, Кейел, – произнес Роми, вставая на ноги.
Кейел только склонил голову ниже, рассматривая артефакт. Русые волосы непослушно выпали из-за ушей, повисли вдоль напряженных щек. Длинный нос бросал тень на губы, глаза ввалились под хищные брови и блестели из темноты. Но Охарс перелетели суетливо, закружили, выравнивая свет и смягчая острые черты лица.
– Нужно, – упрямо ответил Кейел.
– Зачем? – не отставал Роми, обыскивая взглядом комнату.
Я стиснула кулаки. От мысли, что Роми собирается обидеть Кейела, лишь бы тот не применил артефакт, становилось дурно. Зло просыпалось в груди, распылялось, сбивало с убеждения, что Кейелу нельзя вспоминать прошлую жизнь. Тем более из-за меня…
– Роми прав, Кейел, – взяв себя в руки, мягко проговорила я, тоже поднимаясь в полный рост.
– Почему? – спросил он и уставился на меня. – Почему ты отговариваешь меня?
– Потому что она впервые проявляет благоразумие, – процедил Роми, сжимая кулаки. Его хвост заметался из стороны в сторону.
Радовало лишь то, что, несмотря на зелье бодрости, он был истощен. В нем недостаточно силы, чтобы даже просто хорошенько приложить человека. Наверное, сейчас с ним справился бы и ребенок.
– Ты боишься его? – изумился Кейел, сильнее повернув голову к Роми, чем напомнил коршуна.
– Что?
– Ты выглядишь так, словно боишься, что я верну память Вольного. Вы все боитесь. Почему?
– Я желаю тебе счастья, Кейел, – выпалила я, шагнув к нему и прижимая руки к груди. В ней исстрадалось сердце, а легкие не справлялись с кислородом.
– Отказываясь от меня? – он хмыкнул.
Я закусила губу.
– Милый человек, – заговорила Елрех. – Ты… Тебе будет больнее всех нас.
Ее слова ударили острее кинжала. В ушах зазвенело.
– Он был страшным человеком? – Сквозь мутную пелену в глазах, удалось увидеть, что Кейел обращается к Роми.
– Он не был человеком. Зверь! – выплюнул Роми. – Из-за таких, как он, всех Вольных презирают! Из-за него их!.. нас. Нас ненавидят из-за таких, как он. Он убивал, использовал, плевал на всех. Даже на других Вольных, несмотря на то, что они тоже избранники духов. Якшался с виксартами и вел дела с этими… Он не брезговал даже васовергами, пользуясь их услугами. Кейел,
Он застонал, как от резкой боли. У меня в голове будто щелкнул курок, и я вздрогнула. Кейел сделал свой выбор.
Откуда у меня эта паника? До оцепенения… Разве не я мечтала, чтобы мой Вольный вернулся?
Вспомнились последние ночи с Кейелом, и накатила тоска. Я даже не обняла его напоследок, не сказал ему, какой он замечательный. Только грубила… Позволит ли обнять теперь?
На плечо легла рука Елрех. Я подняла голову, вгляделась в широко раскрытые и неподвижные глаза, хранившие в себе вечное тепло позднего лета и ранней осени. Почему мне всегда казалось, будто само собой разумеющееся, что Вольный, вернувшись, выберет меня, а не покладистую Лери?
Кейел
Когда я понял, что полюбил этот аромат? Вязкий и обволакивающий, словно смола, которая манит насекомых в обманчиво солнечные объятия. И они гибнут в ней… Медленно тонут в смертельной западне, стараясь вырваться, но лишь липнут сильнее и сильнее. Проникая в нее глубже.
Опасный аромат… И горький.
Не приторно горький, не резкий. Он раскрывается постепенно, словно боль от затянутых ран, оставшихся после славного боя. Когда давно отпустили плохие эмоции, когда воспоминания растворили глубоко в себе все самое скверное и отполировали до блеска секунды собственной славы.
Эта горечь проникает через ноздри, дразнит терпкостью, дарит наслаждение и чувства бодрости, свежести… А затем раскрывается во рту вязкостью. И ее хочется раскатывать на языке, продлевая мучительные и одновременно приятные ощущения.
Когда же я полюбил запах хвои? Когда связал его с запахом свободы и свежести в затхлой жизни на задворках мира, или когда угодил в плен янтарных брызг, притворяющихся умирающим Солнцем в бездне темных глаз?
Угодил в приманку, словно ничтожное насекомое. Дважды…
Глупец.
Несколько секунд я пытался осмыслить происходящее… или произошедшее.
Запутался. Бросил идиотскую затею.
Посмотрел на артефакт в руках и с трудом удержался, чтобы не разломить на две части. Железный… И не смог бы. Прав Дарок: вся эта комната полна скверны. Слышишь, Алурей? Вы, Великие духи, и те, кто решил использовать нас, – источники скверны в Фадрагосе. Вся ваша сила, ваши желания, даже направленные на созидание, ведут к разрушению. И порождают никому не нужных зверей.
Одиноких, бестолковых, потерянных…
Не желая смотреть на источник моих переосмыслений в обеих жизнях, я положил артефакт на место и сразу направился к священному кольцу. Слабость прокатилась по ногам, разлетелась темной волной в голове, застилая взор чернотой. Пришлось остановиться уже через шаг.
Все-таки использование артефакта отнимало силы и вызывало потребность посидеть хоть немного, либо попросту стоять неподвижно. Я взглянул в желтые глаза и усмехнулся.
– Ты был хорошим человеком, – произнес с искренней досадой Ромиар.