Фаэрверн навсегда
Шрифт:
Губы свело судорогой.
– Я готова, тэна! – с усилием произнесла я.
Клавдия кивнула. Ее руки с длинными пальцами легко опустились на живот роженицы. Короткое сильное движение – и выпуклость легла в другом направлении. А затем руки матери-настоятельницы начали источать голубоватое сияние, втягивающееся внутрь тела женщины, которая застонала и задышала глубже, закорчилась в судорогах. Ощущение усилия было физически ощутимым. Я стиснула зубы, будто тужилась вместе с ней, производя на свет новую жизнь. Будто отдавала свои силы вместе с мэтрессой Клавдией, не желая, не соглашаясь отпускать во тьму эту женщину и этого ребенка!
Между
Одним из первых умений, полученных нами, послушницами, в Фаэрверне, было умение принимать роды. «Жизнь везде жизнь, – говорили монахини, – и вы должны уметь сберечь ее!»
Клавдия опустилась на колени с тихим стоном, но мне нельзя было отвлекаться – я принимала младенца, выводила головку, плечико, одну ручку. Доставала его целиком, склизкого, в крови и смазке, но… живого. Впервые в жизни с моих губ слетели слова благодарности Великой Матери, ибо это было настоящим чудом. А с его губ слетел протестующий крик – в мире, в который он пришел, было холодно и темно, и не материнские руки обнимали его!
– Заберите дитя, с ним все в порядке! – крикнула я.
Передала ребенка вбежавшему отцу и едва успела вернуться, чтобы подхватить падающую настоятельницу. Она отдала всю себя, до капли, понуждая тело, из которого истекла жизнь, вытолкнуть дитя.
– Тэна, благодарю! – потрясенный отец со слезами на глазах пытался коснуться моих одежд.
– Оставьте нас! – приказала я, ощущая в себе странную силу.
Он послушался. Я усадила мэтрессу поудобнее, привалив спиной к кровати, сама встала на колени рядом, разглядывая роженицу.
Несмотря на кровопотерю, молодая мать продолжала сопротивляться смерти. Я надеялась, что крик ребенка она слышала, хоть и бродила где-то по ту сторону зримого мира, и это давало мне надежду! Внезапно вся моя жизнь показалась пустой и никчемной. Я не сумела сберечь отношения с отцом, потеряла любимого, но так и не нашла себя. Если сожаления и были, сейчас они превратились в прах. Все это не важно! Важно то, что ребенок будет расти без мамы… или с ней!
Целительский дар еще ни разу не снисходил на меня, и я думала, так и будет. В моих мыслях и поступках не было ни чистоты, ни сосредоточения, но сейчас все это оказалось неважным. Я точно знала, что должна попробовать спасти ее!
«Бирюза и мёд твоих глаз, Великая Мать, тепло и сила твоих ладоней да пребудут со мной! Дай мне возможность исцелить эту женщину! Дай силу подарить ей долгую жизнь рядом с любящими людьми!» Целительные молитвы Фаэрверн навсегда запечатлел в моей памяти. Многие сестры использовали только первые сакральные фразы, далее обращаясь к Богине своими словами, ведь важным являлась не форма обращения, а суть. Мне пока было сложно поступать так, поэтому я повторяла про себя знакомую молитву, стараясь вложить в нее всю свою веру в исцеление.
Ладони потеплели, или мне показалось? Я отринула все ощущения, погрузившись лишь в желание спасти роженицу. Молитва заключила меня в кокон из слов, который накрепко спаял меня и молодую мать. Это не она – я! – пыталась вдохнуть полной грудью, не она – я! – слабой рукой искала дитя, чтобы обнять! «Бирюза и мёд твоих глаз, Великая Мать, тепло и сила твоих ладоней, да пребудут со мной! Дай мне возможность исцелить эту женщину! Дай силу подарить ему долгую жизнь рядом с любящими людьми!»
Неожиданно мир распахнулся, как распахивается небо над морем, если выезжаешь из-за поворота дорога на берег.
– Умница, Тамарис, – сказала она, как будто ничего не случилось, – ты все сделала верно… Дай теперь мне держать ее, ибо твои силы на исходе!
Я упала на пол, задыхаясь. Усталость обрушилась с такой силой, что в глазах потемнело, а тело свила жестокая судорога. Но я улыбалась. Впервые за долгое время улыбалась от счастья, потому что знала – Сашаисса услышала меня!
Я всё время спала, а когда просыпалась – видела рядом его. Воин Света ухаживал за мной, не зная сна и отдыха последующие двое суток. Но ни единое его бережное движение, увы, не искупало вины перед сёстрами и мной. Та же рука, что лишала их жизни, нынче врачевала моё тело, из которого целительство вытянуло все силы, даже несмотря на вмешательство Богини…
На рассвете третьего дня я проснулась с твёрдым намерением ехать, невзирая на слабость.
– Ты уверена? – только и спросил он, когда я озвучила планы. И едва я кивнула, молча отправился запрягать лошадей.
Я уже вышла из дома, когда следом за мной бросилась женщина в одной ночной сорочке. Рыдая, упала на землю, обнимая мои ноги и пытаясь целовать сапоги. Сейчас, когда отеки с её лица спали, я, наконец, узнала родную сестру одной из наших монахинь, которая иногда приезжала навещать её. Даже имя вспомнилось – Селестина.
– Встань, Селестина, – я взяла женщину за плечи и крепко встряхнула, – не позорь меня перед людьми!
– Какой позор, тэна? – воскликнула она. – Вы спасли моего сына! Спасли от такого, от чего не спасают!
– Волею Великой Матери твой сын жив, – грустно улыбнулась я, – благодари её!
Развернулась и пошла к лошади. Что я могла ещё сказать ей?
Вскочила в седло, пустила вороного рысью. И скоро уже дом, да и вся деревенька скрылись за поворотом дороги.
Б'oльшую часть пути мы с паладином проехали молча. Я – погрузившись в свои мысли, а он – словно наслаждаясь каждым мгновением, проведенным под открытым небом. Иногда я тайно разглядывала его и видела, как он запрокидывает лицо к небу и улыбается облакам и птицам, как разглядывает тянущиеся вдоль дороги перелески и поля, подмечая каждую птаху, любую мелочь.
На ночь мы съезжали с тракта и ночевали в рощах, стараясь не заезжать в придорожные трактиры без необходимости. У Первосвященника везде были глаза и уши, а нас, детей Фаэрверна, в земле Костерн знали слишком хорошо.
Ховенталь располагался на пологом склоне горы, и это сказалось на его архитектуре. Ступенчатые террасы, на которых притулились разноцветные дома и домишки с зелёными черепичными крышами, спускались к подножию горы, к почти круглому озеру, чьи берега густо заросли, и где всегда водилось видимо-невидимо всякой живности. В детстве я с мальчишками из Сонного квартала ловила здесь водяных крыс, которых мы потом продавали за гроши беднякам на шапки. Шапки, кстати, из крыс получались отменные!