Факторизация человечности
Шрифт:
Кайл принялся возиться с кофемашиной.
— Вы знаете, моя жена считает, что полученное Ханекером сообщение принадлежит всему человечеству — и мне кажется, что я с ней согласен. Я охотно попытаюсь расшифровать для вас его сообщение, но не подпишу согласие на неразглашение его содержания.
Шикамацу нахмурилась.
— Я уполномочена увеличить наше предложение до трёх процентов со всех…
— Не в этом дело. Правда, не в этом.
— Тогда мы обратимся к доктору Саперштейну.
Кайл скрипнул зубами.
— Я это понимаю. — Однако потом он улыбнулся. — Передавайте Шломо
Дайте Саперштейну понять, что ко мне вы пришли к первому — что он подбирает объедки с моего стола.
— Мне бы действительно очень хотелось бы, чтобы вы передумали.
— Простите.
— Если вы всё же передумаете, — сказала она, протягивая визитку, — позвоните мне.
Кайл взял карточку и взглянул на неё. На ней было напечатано лишь одно слово: «Шикамацу», однако вдоль края шла магнитная полоса.
— Я буду в «Ройял Йорке» [31] ещё два дня, однако считайте эту карту любым телефоном где угодно в мире, и он позвонит мне на сотовый за мой счёт.
— Я не передумаю, — сказал Кайл.
Шикамацу кивнула и двинулась к двери.
— О чём это она? — спросил Чита, когда она ушла.
Кайл, как мог, изобразил Хамфри Богарта.
— О том, из чего сделаны мечты [32] .
— Прошу прощения? — не понял Чита.
Кайл воздел глаза к потолку.
31
Отель в Торонто.
32
Цитата из фильма «Мальтийский сокол» (1941); изначально — из пьесы Шекспира «Буря».
— Вот она, нынешняя молодёжь, — сказал он.
30
Хизер нашла в памяти Кайла множество разнообразных воспоминаний о Бекки, но ни одно из них не имело отношения к её обвинениям.
Хизер проводила в психопространстве как могла долго, прерываясь лишь на посещение туалета, но в один из таких перерывов она просмотрела запись на видеокамере.
К её изумлению, собранная из кубов конструкция замерцала — при этом засветилась как краска, так и субстрат, и затем её элементы стали словно бы истаивать, при этом распадаясь на отдельные кубы, которые искажались и скручивались независимо друг от друга.
А затем — невероятно — вся конструкция исчезла.
Она прокрутила запись вперёд и увидела, как она появляется из ничего, подобно распускающемуся цветку.
Поразительно.
Она действительно сворачивалась по ката или ана; она в самом деле попадала в иную реальность.
Хизер продолжала свои поиски все выходные, узнавая Кайла со всё новых сторон. Хотя она старалась концентрироваться на его мыслях о дочерях, она также натыкалась на его мысли о работе, об их браке — и о ней самой. По-видимому, он не всегда смотрел на неё таким некритичным взглядом. Гофрированные бёдра, надо же!
Это
Но нельзя дать себе завязнуть в этом. У неё есть цель.
И, наконец, в понедельник утром она нашла то, что искала.
Она испугалась; было страшно двигаться дальше.
Изнасилование неизвестной француженки всё ещё преследовало её, но это…
Если то, чего она боялась, окажется правдой…
То оно будет преследовать её, оставлять рубцы на душе, отравлять жизнь, порождать убийственную ярость.
И она знала, что уже никогда не сможет выбросить эти образы из головы.
Но это было именно то, что она искала — в этом не было никаких сомнений.
Ночь. Спальня Бекки, освещённая лишь светом уличных фонарей, проникающих внутрь сквозь жалюзи. На стене, трудно различимый при таком освещении, голограммный постер Головореза Дженкинса, рок-певца, которым Бекки не на шутку увлеклась в четырнадцать.
Она видела сцену глазами Кайла. Он стоял на пороге комнаты. В коридоре было темно. Он видел Бекки, лежащую в постели под тяжёлым зелёным одеялом, которое было у неё тогда. Бекки не спала. Она смотрела на него. Хизер ожидала увидеть страх или отвращение или даже безразличное смирение на её лице, но, к её ужасу, Бекки улыбалась: в полумраке что-то блеснуло — она тогда ещё носила брекеты.
Она улыбалась.
Между несовершеннолетней и взрослым не может быть секса по согласию — Хизер это знала. Но улыбка была такой тёплой, такой приветливой…
Кайл вошёл в комнату, и Бекки передвинулась на дальний край своей маленькой кровати, чтобы освободить для него место.
А потом села.
Кайл опустился на край постели. Бекки протянула к нему руку…
…и взяла кружку, которую он ей протянул.
— Как ты любишь, — сказал Кайл. — С лимоном.
— Спасибо, папа, — ответила Бекки. Она сильно хрипела. Взяв кружку двумя руками, она отпила из неё.
И тут Хизер вспомнила. Бекки серьёзно простудилась пять или шесть лет назад. Они тогда все переболели.
Кайл протянул руку и погладил тёмные волосы дочери.
— Для моей девочки только самоё лучшее, — сказал он.
Бекки снова улыбнулась.
— Прости, что кашель тебя разбудил.
— Думаю, я всё равно проснулся бы, — сказал Кайл и слегка пожал плечами. — Иногда мне плохо спится. — Потом он склонился к ней, легко поцеловал в щёку и поднялся на ноги. — Надеюсь, завтра тебе станет лучше, Тыковка.
И с этими словами он вышел из спальни дочери.
Хизер чувствовала себя хуже некуда. Когда наступил решающий момент, она была готова поверить в самые ужасные вещи о своём муже. Обвинения Бекки не были подкреплены ни единым клочком доказательств, и была масса причин считать их продуктом усилий неумеренно рьяного психотерапевта — и всё же как только начало развёртываться это воспоминание и она увидела, как Кайл среди ночи входит в спальню дочери, она ожидала худшего. Одного лишь намёка на насилие над ребёнком оказалось достаточно, чтобы очернить человека. Впервые в жизни Хизер почувствовала весь ужас того, через что Кайлу пришлось пройти.