Фанера над Парижем. Эпизоды
Шрифт:
В рамках проекта восстановления старых картин ему, наконец-то, удалось запуститься с проектом «восстановления» своего знаменитого «Медведя». Это давало возможность тогда режиссеру два-три месяца получать установленный оклад, периодически пользоваться прикрепленным к маленькой киногруппе автомобилем. А потом, после сдачи «очищенного» от временных наслоений фильма с восстановленной фонограммой, иногда даже получить премию в размере того же самого оклада.
– И что сегодня?.. – спрашиваю я.
– Ну сейчас посмотрим как получилось со вставкой «ангелочков» в самом конце на титрах. Музыку мы почистили… А дальше чем заниматься я уж не знаю… – он пожимает плечами. – Наверное, придется все-таки переозвучивать…
– Ты что?.. Кого?.. – от неожиданности я даже останавливаюсь. –
– Ну, а что делать?.. – он подталкивает меня к двери просмотрового зала. – Мы же не можем сидеть просто так, сложа руки. Закроют, расформируют группу, опять в простой, совсем без зарплаты. ты же знаешь ситуацию на студии…
– Это невозможно… – удерживаю я отца за рукав. – Ты с ума сошел. Это же сегодня уже – классика. Пусть остается все как есть… со всеми старыми шумами… Кто тебе сегодня переозвучит молодого Жарова? Да ты просто не имеешь права, этого нельзя делать. я не дам тебе. Это история кино – понимаешь?..
Отец, грустно улыбаясь, смотрит на меня.
– Может быть… А сегодня-то как жить?..
Да, времена не выбирают… Ни до 100-летнего юбилея И.М.А. в 2006-м, ни сегодня не проходит и недели, чтобы хотя бы по одному из десятков русскоязычных телеканалов не демонстрировалась хотя бы одна из картин отца. Чаще – две или три… Если бы в России существовало нормальное авторское право, то я как наследник его по завещанию давно стал бы за эти годы миллионером – ведь на ТВ не забывают включать в старый фильм рекламу, стоимость которой бывает превышает тридцать тысяч долларов за минуту эфира. Но советская власть заставляла автора сценария и режиссера-постановщика подписывать договора, обязывающие их навечно передавать все авторские права студии – то есть государству. Иной формы для реализации своего замысла просто не существовало. За это вынужденное «согласие» автору, если картина оценивалась начальством не ниже определенной категории, выплачивалось небольшое потиражное и постановочное вознаграждение.
Между прочим, так было не всегда. Когда молодой режиссер Анненский, только что закончивший Киноакадемию при ВГИКе у Сергея Эйзенштейна, снял свой первый дипломный фильм «Медведь» по Чехову, и тот широко пошел по всем экранам огромной страны – от Москвы до Владивостока – принося в прямом соответствии с существовавшим тогда положением приличные дивиденды с проката автору сценария и постановщику, группа маститых советских кинодеятелей тут же сочинила письмо в родное сталинское правительство – а не слишком ли много денег получит новоявленный молодой талант?.. Вроде бы еще не по чину. Плевать им было на то, что это окажется самый успешный дебют в истории советского кинематографа. Тупая зависть формирующегося тогда советского человека даже не позволила авторам задуматься, что последствия этого коснутся и многих из них самих. Закон, позволяющий режиссеру получать процент с дохода от проката своего фильма, был немедленно изменен…
Увы, я еще не осчастливил своим появлением мир в те годы и не застал этого «праздника жизни», а неумение распоряжаться большими деньгами, боюсь, в семье наследственное. Я спрашивал, конечно, отца потом – как это золотое время выглядело на практике в Советской стране, но понятного ответа так и не добился. А вот Александр Георгиевич Рыбин, работавший позднее с отцом как оператор-постановщик, впоследствии директор студии Горького и декан операторского факультета ВГИКа, в полнометражном документальном фильме об отце – «Свадьба» режиссера Анненского» – рассказывает чуть подробнее: «…Вот он просто… честным образом… стал миллионером в Советском Союзе… Я и говорю – ну и что такое быть миллионером?
– Ну, у меня были два «Роллс-ройса» круглосуточно наняты, номера люксы в гостиницах самых известных ленинградских… как-то, говорит, на встречу Нового года я пригласил кордебалет Кировского театра… ну, просто на встречу Нового года… в «Астории», по-моему, они собирались… И это вызывало, как мы теперь можем себе представить, достаточно большую зависть среди тех же коллег…».
Позднее,
Кстати, по странному стечению обстоятельств родная сестра той же Погожевой, засидевшаяся на киностудии Горького в качестве редактора, много лет спустя добилась закрытия и моего сценария «…за некоторое очернительство советской действительности». Одна радость, теперь такую формулировку в официальном заключении на свою работу можно расценивать как медаль.
Ну и кто сегодня знает об этих сестренках-критикессах и других им подобных мелких и крупных чиновников от советского кино, отнявших собственной тупостью и трусостью годы творческой жизни у множества талантливых отечественных кинохудожников того времени – о всяких там романовых, павленках, орловых, ермашах, баскаковых. Сколько же их было… именно они решали в те времена судьбу каждого замысла, карая годами творческого простоя любого неугодного, не укладывающегося в стереотипные рамки. Хранятся сегодня в Государственном музее кино так и оставшиеся нереализованными материалы И.М.А., собиравшегося экранизировать Бальзака, Чернышевского, Толстого…
А «Медведь», кстати, до сих пор, на восьмом десятке лет своего существования (!), по-прежнему чуть ли не еженедельно появляется на телеэкранах по разным каналам, заставляя волноваться и радоваться сердца сотен тысяч старых и новых зрителей. К столетию со дня рождения отца Почта России выпустила художественный маркированный конверт – за портретом Анненского узнаваемые лица Жарова и Андровской – три миллиона пятьсот тысяч конвертов с кадром из старого дипломного фильма И.М.А. разлетелись по миру.
Все-таки действительно время – независимый и объективный судья, раздающий каждому по делам его… Только вот незадача – так ли уж абсолютно справедлив приговор, если он состоялся тогда, когда те, кому он вынесен, уже не в состоянии его услышать.
Сейчас у меня на книжных стеллажах, занимаемых сотнями старых книг, большинство из которых было собрано когда-то отцом, стоят несколько удивительной красоты резных фигурок из натуральной слоновой кости. Их узнаешь, если вспомнить сцену игры в шахматы из «Княжны Мэри» – это они самые, из кинопрошлого – то немногое, что удалось сохранить, провезти через все границы и таможни… А вот этот письменный прибор из тяжелого гранита и бронзы с литыми медвежатам и – подарок режиссеру-дебютанту после успеха его ленты по чеховскому водевилю…
Как сейчас помню я свою детскую прогулку к запечатленной в кадре «Княжны Мери» поразительной по красоте скале-кольцу на Кавказе и свой испуг, когда сбегая вниз, чуть не наступил на большую змею, затаившуюся среди камней… Вот же она, та самая скала, снова передо мной на телеэкране.
Отец был хорошим, добрым человеком и люди, работавшие с ним, его любили… Я жил в студийной гостинице Одесской киностудии, когда он снимал в этом городе одну из своих картин, и не забыл с каким уважением всегда здоровались по утрам со мной, мальчишкой, снимавшиеся тогда у него совсем еще молодые Олег Даль, Дима (Дальвин) Щербаков… Как впрочем, впоследствии – и Гриценко, Ульянов, дебютировавший у него в кино Юрий Соломин. Разумеется, отнюдь не из-за моих заслуг. Он многим открыл дорогу в кино, многих сделал известными миллионам. Многим помог… Стал, к примеру, потом известным режиссером его друг, директор фильма «Анна на шее» Володя Роговой, поставивший впоследствии знаменитых «Офицеров»…