Фантастика 2003 Выпуск 1
Шрифт:
Два письма были от одноклассниц, коих не могла назвать даже приятельницами. Узнав, что я перебралась из Краснодара в Столицу, вышла замуж за крайне обеспеченного мужчину, поселилась в огромной квартире, они умудрились раскопать через общих знакомых мои координаты и посыпались письма с южной родины.
Поборов искушение немедленно выбросить тонкие конвертики-пакетики с притворными гладенькими строчками, где за каждой буквой скрывалась ядовитая зависть, я отложила их в сторону и взяла последний конверт. На небольшом наклеенном квадратике компьютером был отпечатан неполный адрес: город, улица, номер дома, и все. Не любила я такие конверты, ничего хорошего от них ожидать не приходилось. Распечатав его, я думала увидеть плотный листок для принтера с сухим механическим текстом, должным известить меня о чем-либо наверняка неприятном, но с удивлением увидала листки тонкой, почти папиросной бумаги, испещренной аккуратными чернильными строчками. Развернув, прочла первое: "Дорогая Оюна…" Взяла брошенный на телефонный
– прочла письмо. Привожу его практически полностью:
"Дорогая Оюна!
Сегодняшний день внес некую сумятицу. Представь себе, еще вчера я четко осознавал все положение вещей, сейчас же пребываю в небольшой растерянности, и очень жалею, что тебя нет рядом.
Помнишь ли ты вишневое дерево у западного окна? Цвет оно сбросило, а вот ягоды так и не появились, хотя и погода, и уход были вполне благоприятными. Но не думай, дорогая Оюна, что именно дерево сбило меня с толку, вовсе нет. Утром я встречался с Г. Ц. в парке. Выбрали скамейку в тенистом, безлюдном местечке, он, как всегда, говорил очень доступно, внятно, как вдруг мне показалось, что у него деревянная голова. Да-да, на лбу появился и исчез коротенький острый сучок, мелькнул за ухом бледный пожухлый листочек, сквозь дыры в заскорузлой коре долю секунды смотрели неподвижные травянисто-зеленые глаза, и наваждение исчезло. Представляешь, за это время я упустил нечто важное из его слов, долго потом не мог связать концы с концами, в результате многое недопонял. Когда Г. Ц. ушел, я долго бродил по парку, искал ту самую русалочью заводь (помнишь ли ты Гвенделин?), очень хотел ее найти, и, на всякий случай, передать от тебя привет, но, к сожалению, заводь так и не отыскал, видать бродил совсем в другой стороне.
И все же, Оюна, далеко не совсем я согласен, далеко не все мне нравится в словах Г. Ц. Например, его рассуждения о слишком быстро рвущейся мировой материи именно по причине того, что каждый из Них изо всех сил тянет "одеяло" на себя. Мне кажется, будь оно так, то довольно было бы и одного хорошего рывка, чтобы все разлетелось в клочья. Кстати, пока не забыл, обещанные тобой ягоды волконника я пока не получил, и очень надеюсь, что они все же дойдут, ведь их настой, как нельзя лучше помогал мне, если тебя не затруднит, вышли, пожалуйста, еще.
По моим подсчетам, с 20 на 21 тебе должен присниться очередной серебряный сон, не забудь подробно описать увиденное.
На этом, пожалуй, заканчиваю, пора бежать на встречу с Ли. С нетерпением жду твоего ответа, всегда твой Л."
В растерянности перечитала странное письмо несколько раз и все равно мало что поняла. Без сомнения, я случайно подсмотрела чью-то крайне необычную переписку, но как это письмо попало в мой почтовый ящик? Тщательно изучила конверт, но не нашла ни единого штемпеля, даже города отправителя. Почему-то после прочитанного не создавалось впечатления розыгрыша, или какой-то глупости, сочиненной неизвестным Л, чтобы повеселить незнакомую Оюну, напротив, душа присмирела, прислушиваясь к ощущению прикосновения к некой заповедной тайне. Аккуратный, тонкий, но без особых витиеватых закорючек, с правильным наклоном подчерк Л, стиль письма, говорили о том, что это взрослый, образованный человек, возможно, даже пожилой и старомодный, раз писал чернилами, да и бумага явно дорогая, я даже не видела никогда такой… Зазвонил телефон. Я вздрогнула, приходя в себя, надо же, так зачиталась-задумалась, и забыла, что до сих пор сижу в прихожей. Отложив письмо, побежала к аппарату.
– Алло?
– Тонька!
– Вы ошиблись.
Телефонный звонок разрушил мягкий таинственный ореол, созданный письмом, исчезла заводь с Гвенделин (русалка?), настой из ягод волконника, и Г. Ц. с деревянной головой, осталась залитая солнцем пятикомнатная квартира, сервированная (именно - сервированная, а не обставленная) неуютной, но дорогой, престижной мебелью квартира, где я все время ощущала себя не в доме, а в каком-то музее нелепого современного искусства. Вернулась в холл, сложила тонкие папиросные листочки обратно в конверт и задумалась - куда же его спрятать? Очень уж не хотелось, чтобы письмо потерялось или того хуже - попалось кому-нибудь на глаза. В этом "доме" за пять лет совместной жизни я так и не заимела собственного потайного уголка, уютного местечка, поэтому, перебрав с десяток вариантов, спрятала письмо в маленькую театральную сумочку. Она всегда жила у нас с мамой дома, с самого детства, я даже не знаю, кому она принадлежала изначально. Когда-то сумочка была белой, густо расшитой прозрачными нежно-голубыми стразами, а потом как-то незаметно пожелтел атлас, а от плотных рядков сверкающих капелек остался десяток мутноватых бусинок. Эту сумочку, как единственное напоминание о детстве, как маленькую связь с собою в коротком клетчатом платье и вечно сползающих гольфах, я возила из города в город, никогда не расставаясь с ней, эта вещица стала для меня настолько личной, едва ли не интимной деталью. В ней хранился пустой квадратный флакончик моих первых в жизни духов "Мечта", носовой платок, собственноручно вышитый в первом классе, пара крупных синих бусин, да кулончик-авторучка, давным-давно
Я пыталась заняться чем-нибудь, но все валилось из рук - письмо не шло из головы. Я даже рассердилась на себя и собственную впечатлительность, того гляди, стану покупать любовные романы и рыдать над ними! Но никакие увещевания не помогли. Безудержно хотелось взять письмо, снова перечитать его, рассматривая красивый почерк, и отыскать, наткнуться случайно на что-то незамеченное ранее. Поборов искушение, я села за компьютер, вошла в Интернет и в поисковой системе набрала: "Волконник". Яндекс не дал ни единой ссылки, спросив меня, не ошиблась ли я в написании?
Выключив машину, решила сварить кофе. Засыпав ложечку ароматного порошка в маленькую, рассчитанную всего на одну чашечку кофеварку, стала смотреть в окно. Мысли текли сами собой… интересно, в каком городе находится русалочья заводь? Где живет Л? Надо бы узнать у консьержки, когда обычно приходит почтальон, показать ему конверт и спросить… И тут я поняла, что не желаю знать, откуда оно взялось в моем ящике, не хочу расковыривать, допытываться, хочу оставить всё так, как оно есть, и дальше додумать самой, придумать Оюну, Л, Г.Ц и Ли… Но фантазия моя, заключенная в три небольших тонюсеньких листка, боялась сниматься с якоря и пускаться в незнакомое море, вдруг оно окажется океаном без берегов и встречных кораблей…
На следующий день я снова получила письмо, и не одно. Из почтового ящика выпорхнули два одинаковых конверта с наклеенными квадратиками и компьютерным адресом на них. Швырнув газеты в корзину, я, дрожа от возбуждения, шмыгнула в лифт, не обратив внимания на приветствие консьержки. Захлопнув дверь, бросилась в спальню, забралась на кровать, включила ночник и аккуратно надорвала с краю оба конверта. Нервный озноб, будто в предчувствии первого сексуального опыта… наспех просмотрев оба письма, взяла то, что по времени было написано раньше. Вот оно:
"Милая Оюна!
Пишу тебе в этот же день, вернее, в ночь. Жаль, что уже успел отправить предыдущее письмо. Только что вернулся от Ли, народу было немного, человек пятнадцать, видел там Звенигорцева - представь себе, подался в актеры! К сожалению, он не смог внятно объяснить своего поступка, но создалось ясное впечатление, что не от блажи, а преследовал он большую цель, коей пока что делиться не стал. Ну да будет о нем.
Анникушин сообщил темную весть. Не хотел бы тебя расстраивать, но ты просила сообщать все без исключения. Умер Базилик, так скоропостижно, что я сам узнал об этом только у Ли. Говорят, лицо его в одночасье заросло роговым панцирем, точь-в-точь похожим на огромный ноготь большого пальца, а разводы на нем очень уж смахивали на древесные кольца. Отсоединить этот "ноготь" так и не смогли, похоронили быстро, в закрытом гробу. Предвосхищая твой вопрос, скажу: за могилой его, разумеется, наблюдают.
Теперь о более приятном. Наконец-то отыскал статуэтку-флакон, о коем ты меня просила. Он прекрасен, хоть всего-то век 15, да и сохранился изумительно! Если смотреть на яркий свет, видны следы на донышке, разводы на стенках. Ощущаю сильнейший трепет, представляя, что за содержимое могло храниться в столь прекрасном сосуде, и вообще, связь времени чувствуется как никогда, стоит только взять в руки статуэтку. Чтобы случайно не пробудить ее силы, убрал в футляр, так что чудесный подарок ожидает твоего приезда, милая Оюна. Знаешь, как и прежде частенько окружаю себя особо близкими вещами, но поднимать временные пласты без тебя, милая, не в удовольствие, порою - в грусть. Жаль, проводники эпох так быстро стареют и приходят в негодность, стояли бы просто так для красоты, продержались бы лишнюю сотню, а так… французские часы совсем плохи стали, пропускают со второй-третьей попытки, да и то не на долго, и не дают былой свободы. По-прежнему радуют альбом с гравюрами, трость и бронзовый кубок, каждый раз приоткрывают новые ниши, вот только трость все чаще стала пропускать в опасные, темные времена, хотя они и не менее интересны. И сейчас хотелось бы взять ее, отполированную поколениями… но близится час быка, и рисковать не стану. Серебряное зеркало, что дарило нам столько приятных минут, совсем без тебя затосковало, его почти не трогаю, касаюсь только в особо грустные моменты, когда сильнее всего ощущается отчаянная пустота, возникшая с твоим отъездом. Милая Оюна, как же не хватает мне тебя, твоего голоса, смеха, твоего общества! Часто вспоминаю день накануне твоего отъезда, как мы сидели в гостиной прямо на ковре, и солнце, запутавшись в твоих волосах, пыталось выбраться, но этим лишь распушило черные локоны. Вспоминаю тебя, окруженную древностями, как верными слугами, как касалась ты их, истощенных временем тел, как оживали они и льнули к тебе. Как чудесны были эти моменты, как же я скучаю по ним! Из моей души будто в одночасье изъяли половину всего… Прости, милая Оюна, если был чересчур сентиментален, но в этот момент ты так необходима мне. Не докучают ли тебе столь частые письма? Боюсь, реже писать не смогу, мне кажется, что в эти моменты я прикасаюсь к тебе и дыханием, и взглядом, и ты слышишь меня. Вечно твой Л. "