Фарфоровые куколки
Шрифт:
— Я что, где-то оступился? — спрашивал он меня, опрокидывая на спину через свое бедро.
Разумеется, он не делал никаких ошибок, потому что был великолепным танцором.
Восьмого сентября 1941 года Элен получила то, о чем молилась: она родила сына. Он появился ранним вечером, пока мы все были еще в клубе. Ребенок был полностью доношен, хоть и родился через семь месяцев после свадьбы Элен и Эдди. Семейство Фонг устроило пышный праздник ровно через месяц после его рождения, закатив банкет в «Шанхай Лоу». Они были готовы на все, чтобы сохранить лицо. Отец Элен даже пригласил на него Руби. Как один из лидеров Чайна-тауна и член
Зал был украшен корзинками с яйцами, выкрашенными в красный цвет, что символизировало счастье и возрождение жизни. Лежавший там же имбирь символизировал «ян», тепло и восстановление сил молодой матери, которая устала и ослабла после родов.
Младенец пока не был похож ни на китайца, ни на белого, что было всем лишь на пользу.
Мистер Фонг впервые публично назвал имя внука: Томас Бо Ю By. «Детское» имя Бо Ю означало «рыбка-первенец». Элен сказала, что назовет сына Томми — похоже на «Тим», что понимали те, кто знал обо всей этой истории.
Банкет был в лучших китайских традициях, с супом из ласточкиного гнезда и прочими деликатесами. После банкета Элен пригласила нас с Руби к себе.
Когда я сказала Элен, что она обращается с ребенком как опытная мать, та тихо рассмеялась в ответ.
— Ты представляешь, сколько племянников и племянниц выросло под одной крышей со мной?
Я долго всматривалась в крохотное личико, тронула вихор тонких волос неопределенного цвета. Он казался мне совершенно обычным ребенком, но Элен пребывала в каком-то дурмане, не сводя с него лучащихся любовью глаз.
— Одна радость гонит прочь сотни бед, — процитировала она, и я кивнула, как будто понимала, о чем она говорит.
Руби первой устала от ритуальных восторгов перед ребенком.
— Мне казалось, что вы с Эдди собирались переехать в собственный дом, — сказала она.
— Здесь нам лучше, — ответила Элен. — Безопаснее.
— Безопаснее?
— Стены дома, семья и… — Элен повела рукой, указывая на признаки благосостояния.
— А что Эдди?
Элен, казалось, была озадачена этим вопросом.
— А что Эдди? Его никогда нет рядом.
Руби склонила голову и задумалась.
— Он уходит сразу после окончания последнего выступления…
— Но идет не домой, — закончила за нее Элен. Похоже, это ее не беспокоило. — Он гуляет ночами напролет. Он не говорит, где бывает и что делает.
— Тебе стоит вернуться в клуб, — предложила Руби. — И присматривать за ним.
— Да, я собираюсь, — сказала Элен.
Она покрепче обняла ребенка, и он жадно приник к груди. Молодая мать выглядела умиротворенной, даже странно счастливой. Глядя сейчас на этого мальчика, я не могла себе представить, какая его ожидала судьба, как его, полукровку, примет Чайна-таун и люди за его пределами. Для него все будет намного тяжелее того, через что прошла я в Плейн-Сити. Тогда я поняла, что все мы, включая Томми, были прокляты, но не по-китайски, когда на чью-то голову призываются неудачи или дурная судьба. Над нами тяготело проклятие Запада, определявшееся кровью, которая текла в наших жилах, тайнами, которые мы вынуждены были хранить, и ложью, за которой должны были прятаться. Это проклятие сотворили
Но сейчас, глядя в лицо малыша, Элен была возвышенно, блаженно счастлива.
Когда Томми исполнилось три месяца, Элен с большой неохотой вернулась в клуб, чтобы принять участие в постановке новой праздничной программы. В ней появился новый номер, где девушки выносили на сцену котят, сидевших в муфтах из сетки. Эти пушистые комочки время от времени высовывали мордочки из своих укрытий, и весь зал ахал и таял от умиления.
Разумеется, Элен приносила с собой Томми. Она обожала ребенка до сумасшествия и никуда без него не ходила. Даже те несколько минут, которые требовались на их с Эдди танец, казались ей вечностью. Как только она вернулась в клуб, они с Эдди беспрерывно ругались. Это не мешало им великолепно танцевать, что вызывало во мне нестерпимую ревность.
Элен снова была в центре внимания. Ее груди стали большими и упругими из-за наполнявшего их молока, что сделало ее еще обольстительнее, чем прежде. А я снова довольствовалась ролью «пони».
Руби. Мандраж
Мы с Грейс могли спать почти при любом шуме, но на этот раз это оказалось невозможным: соседские дети носились по коридору и стучали во все двери с криками: «Включите радио! Включите радио!»
Я повернулась на бок и посмотрела на часы: еще не было и полудня. Это в воскресенье! Ну ничего, я потом покажу этим сорванцам!
Я снова закрыла глаза, но топот в квартире наверху меня снова разбудил. Сквозь стены доносились испуганные голоса.
Пришлось встать. Я спала всего пять часов! В гостиной Грейс, взъерошенная и сонная, стояла у двери в свою спальню.
— Я убью этих детей!
Повсюду стояли стаканы и пепельницы, забитые окурками, — следы ночной вечеринки. На меня накатила тошнота. Не знаю, как Грейс, но я, скорее всего, вчера перепила.
Все же я включила радио. Президент Рузвельт сообщал, что японские агрессоры бомбили Перл-Харбор. Находившиеся там суда сейчас либо тонут, либо горят. Сотни, может быть, даже тысячи людей погибли. Я задрожала, Грейс бросилась ко мне, и мы рухнули на диван.
— Что это значит? — в ужасе прошептала она.
— Это война, — ответила я непослушными губами. — Мы скоро вступим в войну.
— Как думаешь, моя мать уже слышала? Может, мне стоит ей позвонить? А отец… А япошки могут добраться до Огайо?
Где-то под кожей мышцы натянулись так туго, что мое лицо превратилось в маску. Я никогда раньше не слышала от нее этого слова.
— Мои родители и братья сейчас живут в Гонолулу. — Слова срывались с моего языка подобно ледяным пулям. — И сейчас меня их судьба беспокоит чуть больше, чем жизнь людей, находящихся в тысячах миль от места, по которому нанесли удар. И кстати, что будет со мной? Ведь я японка.
Грейс отпрянула. Ну конечно, я же япошка. Я почувствовала, как по моей коже побежали мурашки.
— Ох, Руби, прости, пожалуйста, — выдавила она наконец. — Чем я могу тебе помочь? Что нам обеим теперь делать?
Я позвонила в междугородку и заказала разговор с Гонолулу, но линии были перегружены. С каждой неудачной попыткой я беспокоилась все сильнее. Данных о количестве жертв среди гражданского населения и масштабах разрушений в самом порту и в Гонолулу почти не было. С каждым часом появлялись все более удручающие известия: ФБР в течение года следило за живущими в Америке «некоторыми японскими националистами», и теперь начались аресты.