Фата-Моргана 3

Сборник

– Нет, сержант, спасибо. Я устала. Мы еще встретимся.

Он удивленно взглянул на нее, и вдруг в его мозгу словно вспыхнул свет.

– Я знаю, где это находится. Это рычаг с красной ручкой и надписью на бумажке "по приказу главнокомандующего". Все тщательно замаскировано.

Она молчала так долго, что он решил, что она не слушала его.

– Я согласна на прогулку, – сказала она наконец.

Они прошли вдвоем вдоль платформы, потом свернули к темному строевому плацу.

– Откуда вы знаете? – тихо спросила она.

– Это

нетрудно. Вся эта ваша миссия… факт, что вы ездили по всей стране. И прежде всего что кто-то считает необходимым убедить нас не наносить ответного удара. На кого ты работаешь? – прямо спросил он.

Она рассмеялась, и это его удивило.

– Для чего все это? – уточнил он.

– Минуту назад ты краснел и у тебя заплетался язык.

– Тогда я говорил не с человеком, – оправдывался он. – Я говорил с тысячей песен, которые прослушал, и со ста тысячами золотоволосых изображений. Лучше скажи, что все это значит.

– Поднимемся наверх и поговорим с полковником. – Она остановилась.

– Нет, – ответил он, беря ее под руку. – Я обычный сержант, а он высший офицер. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Ты человек, я – тоже и должен уважать твои права. Но я не сделаю этого. Лучше расскажи об этом мне.

– Ну хорошо, – она согласилась с усталостью, вызвавшей в нем внутренний страх. – Кажется, ты действительно нашел. В районах стартовых площадок есть главные кнопки для запуска. Мы обнаружили и демонтировали все, кроме двух. Очень вероятно, что одна испарилась во время взрыва. Вторая – исчезла.

– Исчезла?

– Не мне говорить тебе о сохранении строгой тайны. Ты знаешь, как это развивалось между отдельными странами. Точно так же было между штатами и федеральными властями, между министерствами и организациями. Только три или четыре человека знали, где размещены все кнопки. Трое из этих людей находились в Пентагоне, когда его взорвали. Третий взрыв, если помнишь. Если имелся еще четвертый человек, им мог быть только сенатор Ванеркук, а он умер три недели назад, не сказав ни слова.

– Наверное, автоматический радиоключ?

– Верно. Сержант, нам обязательно все время ходить? Я так устала…

– Прошу прощения, – машинально сказал он. Они перешли на другую сторону, на место, с которого проходил смотр войск, и сели на пустых скамьях. – Повсюду стартовые площадки, замаскированные и заряженные?

– Заряжена большая их часть. Внутри находится устройство для измерения времени, которое разрядит их примерно через год, но до тех пор они остаются заряженными и нацеленными.

– Нацеленными на что?

– Неважно.

– Понимаю. Сколько их примерно?

– Около шестисот сорока. До сих пор выпущено по крайней мере пятьсот тридцать ракет. Точно мы не знаем.

– Кто это мы? – с яростью спросил он.

– Кто? – Она засмеялась. – Можно сказать, правительство. Если умирает президент, власть переходит к вице-президенту, потом к государственному секретарю и так далее.

Насколько далеко можно в этом зайти? Пит Маузер, неужели ты еще не понял, что произошло?

– Не понимаю, о чем ты.

– Как по-твоему, сколько людей осталось в живых в этой стране?

– Не знаю. Полагаю, несколько миллионов.

– А сколько их здесь?

– Около девятисот.

– Насколько я знаю, это крупнейший из еще существующих городов.

Он вскочил на ноги.

– Нет! – выкрикнул он, и слово это пронзило насквозь темноту, заплутало между покинутыми домами и вернулось к нему серией низких звуков, отражающихся эхом: нет… нет… нет…

– Они рассеяны по полям и дорогам, – Стар заговорила быстро и тихо. – Сидят под солнцем и умирают. Бегают группами, раздирая друг друга на куски, молятся и голодают, убивают друг друга и умирают в пламени. Огонь – повсюду огонь, горит все, что еще уцелело. Сейчас лето… В Берксшире уже опали листья, а трава выгорела до коричневого цвета. Видна трава, умирающая от воздуха, и ширящаяся смерть выходит из мертвого пейзажа. Громы и розы… Я видела розы, те, новые, растущие из разбитых горшков в теплицах. Их лепестки живы, но больны, шипы закручиваются, врастают в стебли и убивают цветок. Фельдман умер сегодня ночью.

Он позволил ей помолчать, потом спросил:

– Кто такой Фельдман?

– Мой пилот, – говорила она в сложенные ладони. – Он умирал много недель, не думаю, чтобы у него осталась хоть капля крови. Он пролетел над самым Главным Штабом и направился на посадочную полосу. Садился с мертвым двигателем, умолкшими турбинами и без гироскопа. Разбил шасси и сам тоже был уже мертв. В Чикаго он убил человека, чтобы украсть топливо. Того оно вовсе не интересовало, просто у насоса лежала мертвая девушка, и он не хотел, чтобы мы приближались к ней. Я никуда отсюда не уйду, останусь здесь. Я устала…

Она наконец расплакалась.

Пит оставил ее одну и вышел на центр смотрового плаца, оглядываясь на слабый огонек, мерцающий на деревянных скамьях. Мысли его на мгновение вернулись к вечернему концерту, к тому, как она пела перед безжалостным передатчиком. "Привет!" "Если нам нужно кого-то уничтожить, ограничимся уничтожением самих себя!"

Слабая искра человеческой жизни… что это могло значить для нее? Почему это значило так много?

"Громы и розы". Искривленные, больные, неспособные жить розы, убивающие сами себя своими шипами.

"И мир стал очагом света!" Голубой свет, мерцающий в зараженном воздухе.

Враг. Рычаг с красной рукоятью. Бонза. "Молятся и голодают, убивают друг друга и умирают в пламени".

Что же это за существа, эти продажные, неудержимые хищники в человеческом облике? Есть ли у них право на еще один шанс? Есть ли в них хоть что-то хорошее?

Стар была хорошей. Стар плакала. Только человек может так плакать, значит, Стар – человек.

Есть ли у человечества что-то от Стар Антим?