Fatal amour. Искупление и покаяние
Шрифт:
А причины те были вполне очевидны. На третий день по приезду в столицу Марья получила письмо: весьма объёмный конверт, подписанный рукою графа Ефимовского. Гадая, о чём он мог ей писать, mademoiselle Ракитина поспешила уединиться, дабы прочесть послание. Разочарованию её было безмерно, когда, вскрыв конверт, она обнаружила в нём собственные письма, что писала к Андрею и ни строчки от него. Это был окончательный разрыв. Именно в то мгновение, когда Марья осознала, что Ефимовский отказался от неё и не станет более искать её расположения, ей стало по-настоящему страшно. Не стоило ей искушать судьбу, пытаясь потворствовать собственным
Вволю нарыдавшись, она застыла в странном оцепенении, сидя у окна в полутёмной спальне и невидящим взглядом уставившись на улицу. Сама загнала себя в ловушку, из которой не было выхода. О чём думала, когда писала последнюю короткую записку? И что нынче? Написать ему? Нет. Как можно, когда сама, собственной рукой вывела слова, освобождающие его от любых обязательств? Не думала она, что Андрей воспользуется тем, но видимо ошиблась, полагая, что не достигнут ещё порог терпения. Всё кончено отныне.
Марья не интересовалась приглашениями и не донимала брата просьбами вывести её в свет. Минуло две седмицы её пребывания в Петербурге, на смену отчаянию и страху пришло странное спокойствие, полная отрешённость. Она словно бы и не жила теперь, дни протекали уныло и образно. Поначалу её меланхолия не вызвала беспокойства у Сержа, он полагал, что она стала следствием разлуки, на которую сестра добровольно обрекла себя, уехав из Полесья в Петербург, но время шло, а состояние её всё более усугублялось. На все расспросы она неизменно отвечала, что её ничего не беспокоит.
Столица шумно отпраздновала Новый год, в Зимнем состоялся ежегодный императорский бал, знаменовавший собой официальное открытие светского сезона в Петербурге, а Марья всё ещё маялась хандрой. Проснувшись ранним январским утром, она долго лежала в постели, дивясь тому, как светло в комнате, несмотря на ранний час. За окном мягкими пушистыми хлопьями падал снег. Понимая, что более не уснёт, она, поёживаясь, выбралась из тёплой постели и, обхватив себя руками за плечи, прошлась по комнате. Потянувшись за капотом, висевшим на спинке кресла, она выронила его из рук и наклонилась, дабы поднять. Голова её закружилась, ноги подкосились, липкая холодная испарина выступила на лбу, замутило. Стараясь совладать с подступившей дурнотой, Марья медленно опустилась в кресло и, дотянувшись до колокольчика на столе, раздражённо встряхнула им, потому как голос отказывался повиноваться ей.
В комнату заглянула заспанная Милка.
— Звали, барышня? — зевая осведомилась горничная.
— Нехорошо мне, — выдавила Марья. — Поди воды принеси.
Милка побледнела, испуганно во все глаза глядя на неё.
— Что стоишь столбом? — простонала девушка, подпирая рукой голову, что так и клонилась на грудь.
— Так… — осеклась Милка, умолкнув так и не договорив.
— Что? — с трудом подняла голову Марья.
— В тягости вы, барышня, — пробормотала девка, отводя глаза.
— Не может быть того! — ахнула Марья Филипповна и тотчас умолкла, пытаясь припомнить, когда в последний раз с ней случалось женское недомогание.
После той ночи в Веденском ни разу и не было. Девушка вздрогнула. Ледяная длань страха сжала сердце, замершее в груди.
— Воды принеси умыться, — осторожно поднялась она на ноги. — Ежели кому скажешь, отправлю обратно в деревню, на скотный двор, — пригрозила она горничной, взиравшей на неё с ужасом едва ли не большим, чем тот, что обуял её саму.
Первой
Стараясь взять себя в руки, Марья стала перебирать в памяти своих поклонников, обдумывая, кого из них она смогла бы легко провести. Первым ей вспомнился князь Урусов, но Илья Сергеевич, наверняка, заподозрит неладное, коли она столь непредсказуемо сменит вдруг гнев на милость. Был ещё Шелехов, который в прошлом сезоне весьма настойчиво добивался её благосклонности. Жаль только, что нынешний сезон чета Анненковых проводила в деревне, а в отсутствие Ирины она не знала, каким образом напомнить Николаю о своём существовании.
Взгляд её рассеянно скользил по комнате пока не наткнулся на Милку, что сидя в углу в кресле, чинила ночную рубашку, на которой оторвалось кружево.
— Собирайся, — велела mademoiselle Ракитина, — гулять пойдём.
Стены роскошной спальни давили на Марью, захотелось выйти на улицу, вдохнуть полной грудью морозный январский воздух. Ей всегда хорошо думалось во время пеших прогулок, вот и ныне она решила прибегнуть к испытанному средству.
Пройдя по набережной Фонтанки, девушка свернула к Летнему саду. На улице было безветренно и довольно тепло. Снег мягко ложился на перила мостов, на гранитные колоны и кованные решётки ограды Летнего сада, под его тяжестью ветки деревьев склонились, образуя над аллеями своды из причудливого белоснежного кружева дивной красоты.
После полудня в парке было довольно многолюдно. Нашлось довольно много желающих совершить променад в столь чудесный зимний день. Марья, склонив голову, задумчиво брела по алее, немного поодаль за ней семенила Милка, озираясь по сторонам. Всю жизнь прожившая в поместье, девка немного робела, оказавшись на улицах большого города. Глядя себе под ноги, Марья носком сапожка пинала рыхлый снег, кусая губы от досады на то, что, как назло, в голову не приходило ни одной дельной мысли. Она настолько глубоко погрузилась в свои размышления, что не смотрела, куда идёт. Столкнувшись с шедшим ей навстречу офицером, Марья уронила в снег новую беличью муфту. Молодой человек отступил в сторону и остановился. Mademoiselle Ракитина скользнула по нему равнодушным взглядом и некоторое время просто смотрела на лежащую в снегу муфту, продолжая пребывать в глубокой задумчивости. Ей даже в голову не пришло, что воспитанный человек поспешил бы подать даме оброненный ею аксессуар, а не стоял бы столбом, наблюдая за ней. Но нынче мысли её были столь далеки от действительности, что она не придала значения подобной мелочи. Склонившись за муфтой неосознанным грациозным движением, она подняла её, отряхнула от налипшего снега и повесила на руку.