Фатальный Фатали
Шрифт:
Ах, шея, как она толста,
А я топор точу-точу.
Удивительно: и здесь о топоре!
– А я тебе нашу песнь - о кузнеце, - сказал Фатали; это ему Александр прочел однажды.
– Шел из кузницы, нес три ножа: один нож - на вельмож, другой нож - на святош, а третий - как у тебя топор: на царя!
– Как прекрасно!
– И уже струны саза ловят мелодию.
– Я это спою! "Один нож..." - Струны послушны чутким пальцам Кемала.
– Выходит, не я один!
– Увы, того, кто пел о ноже, царь повесил.
– Всех нас не перевешаешь!
– дерзко смотрит
– Вы правы. Многие гибли. И гибнут. Но вы поэт, вы художник, вот ваша революция, Кемал Гюней! Нация еще спит!
– Ничтожна та нация, у которой нет людей, готовых за нее погибнуть!
– Но ее надо еще разбудить. Ваши песни...
– Мы погибнем, и народ пробудится!
– Вас единицы! Всех переловят и убьют. Идти на заведомую смерть, зная о крахе?
– Мы будем биться!
– Но вправе ли вы?
– Это давние-давние мысли Фатали.
– Вы первый художник и первый революционный поэт в Турции, имеете ли право рисковать жизнью?
– Но нации нужны люди, готовые идти в бой! Даже в Иране, как вы помните, бабиты!...
– Они играли на невежестве масс, - поясняет Фатали своему юному собеседнику, - и их вождь Али Мухаммед Баб выдавал себя за нового пророка, в ком воплотилось божественное сияние.
– За ним шли массы!
– Обманутые!
– Пусть. Но шли! Бабитское движение покрыло себя славой!
– Обман порождает обман. А кто пойдет за вами? Армия вас поддержит? Крестьяне? Они первые, темные и невежественные, выдадут вас.
– Вспомнить, как вы дали Али-бека? Но долго рассказывать о нем Кемалу.
– Чем вы привлечете массы? Или объявите себя, вроде Шамиля, новым пророком?
– Да, да, Шамиль!
– загорелись глаза, как и у Фазыла, когда он о горцах сказал: "Как сражались с деспотом!"
Фатали усмехнулся: наивные! Два переселения, грядет третье, самое массовое. Не один десяток лет уже думы о Шамиле не покидают его, забудет, а ему снова напомнят, вот и здесь тоже: Шамиль! Рассказать им о нем? Он копил материалы о Шамиле, а потом бросил, - что ни газета, что ни журнал - о нем! И это "надоело" в устах Шамиля ("воевать!") и устах полковника апшеронцев Ихачева ("Шамиль и вся татарщина").
И как пленили, и как живет в плену, и о чем мечтает.
И как сомкнулись начало и конец горской войны, когда спросили в Москве Шамиля: что желаете видеть? "Ермолова!" - сказал Шамиль. И была встреча. И короткий разговор. И князь Барятинский запечатлел в своем альбоме рисунок, изображающий свидание двух знаменитых бойцов Кавказа. Белые волосы, львиная голова на исполинском туловище, но потускневшие, увы, глаза.
– Ермолову уж за восемьдесят, в черном фраке с одним лишь Георгиевским крестом на петлице, полученным из рук Суворова. С минуту-другую молча глядели друг на друга. Шамиль намного моложе, кажется, на четверть века, но стар, согбен, а Ермолов собран -да-с, вот он, человек, с которого началась рубка лесов на Кавказе - тропки к победе.
– А у вас, Немал, ни гор, ни лесов, ни ущелий.
– Так что же? Ждать? Терпеть? Молчать, когда стражники султана грабят народ? Когда фанатики рта не дают раскрыть?! И
Фатали вздрогнул: его мысли! в нем зрело! но поначалу он опасался даже признаться самому себе в дерзкой этой мысли: вскрыть вопиющие несуразности проповедей пророка! этот вздор о вездесущем и всевидящем двенадцатом имаме, который явится в Судный день!
И Кемал потрясен: как же с языка сорвалось такое?
И он спешит сказать, хотя в глазах Фатали нетрудно прочесть восхищение смелостью Кемала:
– У нас в Турции за эти сомнения могут забить камнями, в Иране, я знаю, вырывают языки, некогда в
Европе сжигали на кострах!
А Фатали может поклясться, что он услышал, как внутри кто-то сказал; он приказывал и прежде: "Бери перо! сядь и пиши!" И теперь: "Ты должен написать роман о пророке!"
– Да, когда-то и я посмел, - с благодарностью глядя на Кемала, говорит Фатали, - усомниться в справедливости всевышнего, который снисходил до того, что посылал архангела Гавриила к пророку, чтоб помогли ему распутать любовные интриги. И имел счастье высказать сначала сомнения учителю своему, Мирзе Шафи. Он и говорит мне: "В этом, между прочим, усомнился и Алазикрихи-асселам! Не знаешь, кто это? О, это был великий человек, и с именем его связана реформация на Востоке, я тебе когда-нибудь расскажу о нем!"
– А сейчас? Посмели б сейчас?
– недоверчиво спрашивает Кемал.
– И посмел бы, и посмею!
– и задумался: мало, мало "Обманутых звезд"! что толку говорить о современности через историю? Надо выйти на прямую проповедь!
И ясно звучит голос Мирзы Шафи: "Пророк? Духовные вожди? Очнись, Фатали, шарлатаны и лицемеры-заполонили мир, все ложь и обман, и нет более высокого призвания, чем клеймить и развенчивать их острым словом! Не дать им усыпить народ! Не дать им превратить людей в послушных овец!"
Келья гянджинской мечети, построенной во времена Шах-Аббаса, откуда выйдет Фатали, а следом - Юсиф, чтобы занять, увы, ненадолго, шахский престол, а в келье - Фатали да Мирза Шафи. Еще нет ни тифлисской канцелярии, ни Боденштедта, который кое-где на строках, будто стебельках роз, оставит шипы, обласкает сограждан сладкими звуками песен Мирзы Шафи, еще ничего-ничего нет, только начало! Казалось, ничего уже и не будет, а здесь родился новый замысел: Фатали напишет самое главное свое произведение. Он обрушится на закоснелые догмы. Он заклеймит через веру отцов - неужто крах?!
– все веры, которыми деспотические власти держат в повиновении обманутые массы.
– Не обижайтесь на меня, Немал. Но ваша революция - игра! Это бессмысленно! Силы слишком не равны! У них армия и пушки!
– Как рассказать ему об уроках? Фатали понимает, что Немала не остановишь, когда тот рвется в бой и закипает кровь при виде тирании.
– Но у вас тоже есть свое оружие ваше слово, ваши песни!
У Кемала были усталые задумчивые глаза:
– Да, я лучше спою!
– Спойте еще раз ту, о топоре!
...и покатилась голова,
Ведь я топор точил-точил.