Фатум. Том второй. Голова Горгоны.
Шрифт:
Эти стародавние, как житие Колумба, команды сержанта Аракаи терзали слух Диего два раза в день: утром и вечером уже третьи сутки! Он просыпался под них и засыпал. Он знал их наизусть, не хуже «Pater Nostrem» и ненавидел как черт ладан.
«Вот счастье-то! – думал Диего. – Ну и горластый петух в сапогах за окном… Такой порадовал бы своим голосищем на параде и самого короля. Но клянусь Святым Себастьяном43, сейчас бы я лично забил в его глотку кляп».
– Пулю и пыж – добей! Забойник на место – всунь! – остервенело
Майору казалось, что Санта-Инез насчитывает гарнизон в две, если не в три сотни защитников; и, уж сто против одного, все они лучшие стрелки в округе.
Диего шевельнулся в кровати, стараясь подняться. Напряжение ясно читалось в его запавших глазах. Он чертыхнулся; было обидно ощущать себя слабым. Когда первый укус отчаяния миновал, де Уэльва вновь попытался подняться. Ладони стали скользкими от пота. Он попробовал повернуться и сбросить на пол ноги, но отбитое тело прошила боль. Затея не удалась. После нескольких тщетных попыток майор оставил свое намерение и сосредоточился на экономии сил:
«Будь проклята эта жизнь! Я слаб как ребенок! Сколько еще лежать?» Диего прищурил глаза, чтоб в них не затекал пот. В его комнате, молодой от солнца, звенели тишина и мухи. Успокаивало одно: секретный пакет был на месте. Тереза жива, и он, слава Господу, тоже.
Падре Игнасио, сосредоточенный и скупой на слова служитель церкви, дважды заходивший справляться о состоянии идальго, на вопросы майора степенно ответствовал:
– Сеньорита в порядке, сын мой. Сейчас ей нужны заботливые руки и внимательный взгляд сиделки. Будьте уверены, и тем и другим она не обделена. День, два, – и юница сможет увидеть вас.
Дон Диего горел и множеством других вопросов, однако отец Игнасио всякий раз уклонялся от ответов, ссылаясь на слабость сеньора и, осеняя крестом больного, покидал келью.
Это настораживало, раздражало и бесило майора. Временами бессознательная паника снова томила его душу и тогда, из-за нервного потрясения, по обессиленному телу от поясницы к плечам полз озноб.
«Почему настоятель избегает разговоров? Действительно ли жива Тереза? Куда запропастился Муньос? Как мы оказались в Санта-Инез?» – десятки «как?» и «почему?» давили грудь.
Но не только эти вопросы занимали испанца. Чем более он приближался к цели – к владениям Эль Санто, тем сильнее грыз его душу червь сомнения. И то верно: Диего де Уэльва оставил Испанию за кормой галиона, когда строптивый герцог Веллингтон44 уже теснил ожесточенного, огрызающегося Сульта45 к Тулузе. Победа была близка, она уже была видна без подзорной трубы, но вот беда: близость ее не приносила радости и торжества.
В Кадиссе Мигель Лардиссабаль, управляющий по делам в Новом Свете, вооружая майора последними инструкциями, был озабочен и хмур. Он не стеснялся в выражениях и был категоричен:
«Сейчас, мой друг, мы просто необходимы этим окостенелым грандам и авантажному монарху как воздух, как кровь вампирам! Наша Конституция – гвоздь в их сапоге! Покуда они лишь шипят, но помяни мое слово, стоит ступить сапогу Фердинанда
Майор помнил, как Мигель ворошил щипцами пышущие золотым жаром угли в камине, и как они расцвечивали его фигуру беспокойными всполохами.
Лардиссабаль был старинным другом Диего, человеком редкой чести и благородных помыслов. И если б нашелся такой ядовитый язык, что желал бы обвинить Мигеля в государственных кознях, то сему «наушнику» безнадежно долго пришлось бы убеждать в сем андалузца.
Однако, по совести разливая правду в бокалы истины, грех было бы замолчать и о том, что сам де Уэльва далеко не во всё мог проникнуть умом, о чем говорил ему управляющий делами. Будучи истовым роялистом, Диего не мог уловить опасений друга, связанных с возвращением на престол короля. Признаться более: это даже смущало и беспокоило майора и, право, заставляло переживать не лучшие часы.
– Тебе не говорили, что ты странный, амиго? – как-то при встрече уколол вопросом Мигель.
– В лицо – никогда, – кажется, так он ответил то-гда. – А что, похож на «темную лошадку»?
– Ты – нет… – Мигель помолчал и добавил с горечью: – Чего не могу сказать о твоем окружении.
– Тогда почему ты не гнушаешься моим обществом? – Диего пристально посмотрел на друга.
– Хороший вопрос. – Лардиссабаль положил ему на плечо длинную и узкую, как у женщины, ладонь. – Потому что я доверяю только собственным глазам. Доверься мне, Диего. Покуда «штандарты» и штыки Франции совершали победный марш по Европе, наш король пресмыкался перед Буонапарте в Валенсе.
– Мигель!..
– Нет, выслушай! – лицо друга превратилось в выбеленную гневом маску, он вцепился в спинку кресла так, что пальцы его потеряли живой цвет. – Теперь о проклятье. Его величество, без сомнения, покажет себя! И вот мое сердце, Диего, боюсь, наши головы ждут далеко не лавровые венки.
– А как же кровь Испании… пролитая во имя короля и свободы?
Лардиссабаль рассмеялся в ответ. То был колючий смех человека, хлебнувшего нелегкой жизни дворцовых интриг, который гордился былыми взлетами и падениями и который знал, как никто другой, что победа и проигрыш – две стороны одной медали.
Он устало махнул рукой, пересек кабинет, достал из филигранной серебряной шкатулки тонкую черную сигару.
– Вот увидишь, – Мигель проложил в воздухе сизую дорожку дыма. – Здесь, в Мадриде, Фердинанд будет на коне, но сомневаюсь, что его королевский меч дотянется до Новой Испании.
– Боюсь, амиго, что не за горами грянет гром и случится непоправимое! Испания может потерять колонии в Новом Свете, как ящерица хвост. Да! Да! Потерять большую часть того, что веками собиралось под сень державы. Хотим мы этого или нет, мой друг, мир изменился. Но наш король слеп – и это прискорбно. Он жаждет всё оставить по-прежнему, но время за хвост не поймаешь!