Фаворит Марии Медичи
Шрифт:
– Он убил Моссона, нашего соседа! Этот Моссон, чтоб ему вечно гореть в аду – убил Луи, моего первенца! Вонзил в его грудь кинжал. Твой отец отомстил за брата, Моссон хотел скрыться – как крыса, через потайной ход – но твой отец настиг его. И заколол – как крысу. Ему вынесли смертный приговор, но я помогла ему бежать. Так он очутился в Польше, где встретил Генриха Третьего и стал служить – ему, а потом его наследнику Генриху Наваррскому… И был вознесен. Ты понял, мальчик? Никогда, никогда не отчаивайся. Любое падение может стать началом полета. Помни об этом, и ты высоко взлетишь, маркиз де Шийу.
Горячая, маленькая, словно птичья лапка,
– Ты считаешь себя трусом, но это не так, Арман. Ты много думаешь не потому, что ты трусливее своих предков, а потому что умнее. Бог дал тебе светлую голову, но ты так же свиреп и беспощаден, как все дю Плесси.
Тяжелая слеза выкатилась из правого глаза бабушки. Арман подумал, появится ли еще хоть одна – но левый глаз был по-всегдашнему сух и яростен.
– Вот тебе мой прощальный подарок, – бабушка полезла в глубокую замшевую сумку у пояса, где носила ключи, деньги и прочие важные вещи и без которой ее было представить еще труднее, чем без трости. Она вынула – не золотой экю, как надеялся Арман, не образок или чётки! А то, что дороже золота и лучше чёток, будь они хоть трижды освящены Папой Римским!
Бабушка протягивала ему пистолет – великолепный, с дорогим колесцовым замком! Пистолет выглядел ровесником бабушки, и Арман подумал, что скорее всего так оно и есть.
– Этот пистолет моего мужа, твоего деда. Когда он умер, я отдала сыновьям все, чем владела – кроме этого пистолета. Я носила его с собой, а ночью он лежал у меня под подушкой – и когда к замку подступала армия гугенотов из Ла-Рошели, и когда в округе бесчинствовали испанцы из Католической Лиги, и когда разбойники сожгли Куссе-ле-Буа.
Вопрос о Манон застрял у мальчика в горле, но бабушка, кажется, прочла невысказанные слова в его глазах и вместо ответа легонько стукнула его в лоб увесистой рукоятью.
– Владей. Теперь у меня нет ничего. Можно и на тот свет отправляться.
– Бабушка! – Арман бросился ей на шею – в первый раз в жизни. И разрыдался, конечно.
– Ступай, ступай. Не поминай лихом. Ступай, я сказала! – она стукнула палкой в пол. – Хоть на том свете не придется мне смотреть на твои сопли.
Пистолет, конечно, отобрали. И отдали на хранение Дебурне. А как бы он сейчас пригодился – карета опять подскочила на особенно глубоком ухабе, и мальчик подумал, что это мог бы быть не ухаб, а поваленное разбойниками дерево. Одно дерево валится спереди кареты, другое – сзади, а из леса выбегают разбойники. Одни убивают кучера, другие успокаивают лошадей, а третьи грабят пассажиров. А потом режут. Как зарезали четверых купцов-гугенотов из Ла-Рошели на прошлое Сретение. Купцы скорее хотели скорее добраться до Пуатье, к губернатору-гугеноту, своему единоверцу, и не стали дожидаться попутчиков. Их и нашли – разбитый возок с содранным кожаным верхом, разбросанные вокруг искромсанные трупы, лишенные одежды.
Если б у него в руках был пистолет, он мог бы одним выстрелом сразить разбойника и убежать с дороги в лес, а там забраться на дерево – он хорошо лазает по деревьям, куда лучше Альфонса, хотя тот на три года старше. И учится в Сорбонне. Представив себе Альфонса в черной мантии и четырехугольной шапочке с кисточкой, карабкающегося на ольху, Арман фыркнул.
– К вечеру, Бог даст, приедем, – ободряюще улыбнулся Дебурне. – Шутка сказать – тридцать лье.
– Это если не будет осадков, – возразил отец Мюло, высовываясь
– В «Трех епископах»? – оживился Дебурне. – А что ж, может, оно и к лучшему. Каких там каплунов подают!
– Когда я был там в мае, то подавали там в основном лепешки из желудевой муки, – заметил аббат печально. – Но сейчас могут быть и каплуны – дело к зиме.
По крыше кареты застучали капли – сначала редкие, а потом частые, крупные. Была надежда, что обойдется обильным, но коротким дождем, но она оказалась тщетной – забусил мелкий противный дождичек, из тех что могут идти неделями.
На перекрестке кучер придержал лошадей.
– В Ланкруатр! – не дожидаясь вопроса, закричал отец Мюло, как показалось Арману – с облегчением.
– Ого, кого принесло! – вполголоса заметил аббат, когда они въезжали на просторный двор «Трех епископов» – приземистого здания, словно нахлобучившего на себя второй этаж, чтобы подозрительно смотреть исподлобья на всех жаждущих получить кров и харчи в этой негостеприимной местности.
Два огромных кобеля заходились ревом, натягивая цепи на толстых шеях, дубовые ставни удерживались массивными коваными петлями, а засов на входной двери был толщиной с Армана – при случае этим засовом, наверное, можно было отапливаться неделю – но не эта привычная картина вызвала возглас священника.
В раскрытой двери каретного сарая был виден щегольской экипаж не пуатевинской работы, два рослых лакея в ливреях с разрезными рукавами снимали с запяток расписной сундук, а у них под ногами крутилась маленькая белобрысая девочка в синем плаще с золотой застежкой.
– Мадемуазель, как бы вас поклажей не зашибить, – прокряхтел седой лакей.
– Я слежу, чтобы вы не уронили мою Констанцию, Жак, – строго возразила девочка. – Фарфоровые куклы, знаете ли, очень легко бьются.
– Не волнуйтесь, мадемуазель, у нас осечек не бывает, – сказал второй лакей, помоложе, направляясь спиной вперед в дверь каретника.
– А кучер точно так же говорил, однако колесо соскочило! – торжествующе произнесла девочка.
– До утра починят, – раздался звучный голос, принадлежащий красивой даме в темно-синей мантилье на блестящих каштановых локонах. – Кучер тут ни при чем, это в Пуату такие дороги.
– Позвольте представиться, – учтиво поклонился священник, с восхищением смотря на даму. – Аббат Мюло, каноник из Ришелье. Я сопровождаю в Париж моего воспитанника – Армана дю Плесси, маркиза де Шийу.
– Мадам Александра де Бражелон, – дама сделала такой изящный реверанс, словно находилась на вощеном дворцовом паркете, а не на унавоженном дворе придорожного трактира. – Это мои дочери – мадемуазель Мари де Бражелон и мадемуазель Барбара де Бражелон, – она кивнула на толстую, как пышка, девчушку лет трех на руках у еще более дородной нянюшки. – Мы следуем из Парижа в женский монастырь Фонтевро.
– Я слышал, у вас сломалась карета? – спросил аббат, вслед за мадам де Бражелон заходя внутрь – в большом зале пылал камин, слуга разбрасывал по полу свежую солому, а из кухни раздавалось шкворчание и тянуло чем-то вкусным.
Арман почувствовал, что ужасно хочет есть – это на миг даже отвлекло его от белобрысой мадемуазель Мари.
– Я ужасно хочу есть! – сообщила ему девочка, оказываясь рядом и смотря на него снизу вверх. – Я Мари де Бражелон, если вы не запомнили с первого раза.