Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Помолчи хоть сейчас, будь любезен.
– - А ты не ершись, -- стал угрожать Орлов.– - Своими же колючками и уколешься. Этого-то добра и на твою долю останется.
– - Моя доля здесь самая ничтожная.
– - Ладно, ладно, -- ответил фаворит.– - Все-таки хоть изредка вспоминай, кто тебе престол российский раздобыл.
– - За это я с вами уже сполна рассчиталась.
– - Э, нет! У нас с тобой счет особый...
Екатерина отошла к окну. Царское Село было прекрасно. По зеркальной глади уплывали в садок безмятежные лебеди. В глубине озера строилась ростральная колонна с носами кораблей -- в память о Чесме, из зелени садов виднелся торжественный обелиск -- в знак вечной памяти о Кагуле,
– - Боже, сколько ж можно еще страдать мне?
...Потемкин получил от нее письмо. Императрица нашла самые простые, сердечные слова. Очень нежно просила его поберечь себя и признавалась, что все эти годы о нем не забывала; он ей нужен!
"А сама же изгнала. Как понимать тебя, Като?"
Но даже издалека он ощутил ее женскую тоску...
Никто из них (ни сама Екатерина, ни тем более Орлов) не задумывался: отчего они оба несчастны? Между тем их разделяла незримая социальная перегородка, и Орлов, при всей его бесшабашной храбрости, мог разбить кулаками крепостные ворота, но становился труслив перед преградой, которая его, мужчину, и ее, женщину, разделяла на императрицу и верноподданного. Понять это -- значит понять и все остальное, что их угнетало... Фаворит хотел бы видеть в Екатерине творение своих рук, потому и приходил в ярость при мысли, что, наоборот, все в мире считают его самого творением императрицы. Гришка не был податлив: зависимости от женщины, пусть даже такой, как Екатерина, не выносил! Обладая ею, Орлов не обманывался: перед ним -- императрица, стоящая намного выше его, а потому он, как мужчина, искал минутного забвения среди тех доступных женщин, которые ниже его... Отсюда -- фрейлины и прачки, отсюда и Парашка Брюс! Екатерина прощала, прощала, прощала...
Редкая женщина способна столько прощать.
– - У меня нет времени даже для страданий, -- говорила она Орлову (и была права).– - У меня нет времени для всего, что принадлежит женщинам. Если я сейчас опущу руки, забросив дела, и стану заниматься чувствами, тогда все полетит кувырком... Пойми же, варвар!– - доказывала она фавориту.– - Я держусь только тем, что по пятнадцать часов в сутки занимаюсь делами. А когда я падаю в постель, изможденная от усталости, ты, отдохнувший и веселый, требуешь от меня страсти. Мне же в такие моменты ничего не нужно, и это уже не любовь-нет, Гришенька, это насилие...
В этом положении, которое по-человечески легко понять, Екатерина избрала самый опасный путь для обретения душевного спокойствия. Все муки ревности она заглушала откупом. Тебе нравится толстая, как бочка, жена Олсуфьева -- даю тебе тысячу крепостных, только оставь толстуху в покое. Ты блудил с княжною Гагариной -- вот тебе пряжки с бриллиантами, только, ради бога, чтобы я больше не слыхала об этой девке. Ты дуешься на свою Като? Так на тебе, Гришенька, мой портрет с алмазами, быстренько поцелуй меня и скажи, что без меня жить не можешь... Постоянная борьба! Но борьба неравная, и у Орлова, конечно же, больше сил и нервов для того, чтобы неизменно выигрывать эти мучительные поединки, заканчивающиеся циничной коммерческой сделкой... Но изредка между Орловым и Екатериной возникала интимная немота. В такие минуты они одевались попроще, незаметно выскальзывали из дворца, где у подъезда их ждала скромная коляска. Не узнанные никем, они ехали на Васильевский остров -- там их встречал Василий Шкурин, бывший лакей, а ныне камергер. Шкурин выводил к ним мальчика, пугливо взиравшего на редких и добрых гостей, которые, торопливо суетясь, заваливали его царскими подарками и сластями. Это был их сын -- Алексей, по отчеству Григорьевич -- граф Бобринский (от названия имения Бобрики), плод их любви, небывалой нежности,
– - Тпрру!– - говорил кучер.– - Ну, вот и приехали...
Дворец. Трон. Корона. И все оставалось по-прежнему.
Женского счастья не было, а материнский инстинкт давно разрушен в борьбе за престол. Екатерина пребывала в тревоге: оставался лишь год до совершеннолетия сына Павла... Она вдруг нагрянула в дом, где проживала вдова Софья Михайловна Чарторыжская из рода дворян Ушаковых; императрица застала ее за пяльцами.
– - Не пугайтесь, -- сказала она, усаживаясь напротив.– - И можете продолжать свое занятие Пенелопы... Я не хочу, чтобы мой сын искал утешения на кухне или в прачсшных, а потому, дорогая, прощу вас обеспокоиться его развитием.
Вдова растерянно сказала, что она старше цесаревича.
– - Тем лучше, -- отвечала императрица.– - Почитайте на досуге хотя бы Брантома... Диана де Пуатье свершила подвиг, когда из мрачного злодея-меланхолика сделала сильного короля Генриха Второго, а ведь Диана на семнадцать лет была старше его...
Вскоре после этого Павел серьезно заболел, а Софья Михайловна Чарторыжская добилась тайной аудиенции у императрицы:
– - Ваше величество, я беременна от вашего сына...
Одна женщина смотрела на другую. "Неужели эта вдова решила стать Дианой де Пуатье? Вряд ли..." Екатерина сухо ответила:
– - Ребенка я заберу от вас, и больше вы его никогда не увидите [21]. За услугу же, оказанную мне, обещаю вам хорошую партию. Вас устроит замужество с одним из сыновей Разумовского?
– - Вы очень жестоки, -- отвечала женщина женщине. Это так кажется, -- засмеялась императрица...
Тут совпало как-то все сразу: чума в стране, мятеж на Яике, болезнь сына и работа над комедией "О, время!". В голове уже сложилась вторая пьеса "Именины госпожи Ворчалкиной", двух перьев на день Екатерине не хватало -- исписывались...
Гришка Орлов застал ее за писаниной -- одну.
– - А цесаревич Павел болен, -- сказал небрежно.– - И говорят, опасно. Надо бы подумать, кого наследником престола объявить. Думаю, что лучше нашего сыночка Лешеньки не сыскать...
Екатерина перебрала бумаги. Депутаты яицкие прибыли в Петербург с жалобами на неправды. Пошли к президенту Военной коллегии, графу Захару Чернышеву, а он, рассвирепев, депутата Кирпичникова так ударил, что чуть жизни не лишил, остальных казаков с Яика велел плетьми пересечь и бороды им обрезать.
Это уже насилие!
– - Не надо злоупотреблять моим доверием. При коронации желал ты мужем моим стать, сейчас императора мне готовишь... Иногда, -- сказала императрица, -- меня удерживает один лишь стыд. Но когда-нибудь я вызову караул и велю спустить тебя с лестницы.
Орлов выслушал с блудливой улыбочкой.
– - А нас, Орловых, пятеро: как пальцы в кулаке. Любой караул в окна повыкидываем. Мы тебя породили! Из наших ручек пьешь и кушаешь. Не вздумай хвостом вилять... Пока мы живы, от нас не вырвешься...
Екатерина срочно выехала из Петергофа и два месяца подряд демонстративно не покидала сына. Павел всегда боялся ее, титулуя мать "вашим величеством", а сейчас она решила побыть именно в роли матери. Лишь единожды между ними выросла загробная тень его отца и ее мужа. Екатерина не называла его по имени.
– - Может быть, -- сказала она, прохаживаясь по комнате, как это всегда делала в минуты душевного волнения, -- может быть, со временем ты поймешь, что у твоей матери не было выбора: или погибнуть заодно с этим гневливым и пьяным человеком, или спастись вместе с толпою, жаждущей избавления от него... Спи!