Фаворит. Том 1. Его императрица

Пикуль Валентин Саввич

– - Странно, что наша "маменька" не захотела Киева!

А король Фридрих переслал Кауницу письмо, в котором выделил фразу: "Осмелюсь заметить, у вашей Вены отличный аппетит..."

Потемкин снова обрел аппетит и поглощал сырые бураки, заедая их нежными вафлями. Ему повезло -- лекарь Гензель ошибся. Но в Москве врачи тоже ошиблись, и судьба города была решена. Дворянство выехало в деревни, войска спешно вывели в летние лагеря, народ же остался чуме на съедение. Фельдмаршал Петр Семенович Салтыков жаловался генерал-поручику Еропкину:

– - Вот хвороба какая! Нс знаешь,

когда и кого ухватит. Того и гляди, что зайдешь ты, Петр Митрич, завтрсва ко мне на кулебяку, а тебе скажут, что я... Вернее, братец, случится так: зайду я к тебе завтрева на кулебяку, а мне доложат, что ты уже... ау!

– - И такое возможно, -- не перечил ему Еропкин...

Московский архиепископ Амвросий Зсртис-Камснский настаивал на закрытии общественных бань и базаров, которые считал рассадниками заразы.

– - Что ты, что ты, -- всполошился "фельдмаршал...

Он был против карантинов, сообщая правительству: "Почти весь город питается привозным хлебом; ежели привозу не будет, то голод будет, работы станут, за семь верст никто не пойдет покупать, а будет грабить, и без того воровства довольно". Салтыков писал, что свои ворота запер, в канцелярии уже болеют, а в доме Еропкина лакеи вымерли. На базарах же между покупателем и торговцем горел костер, подле стоял чан с уксусом. О цене сговаривались под надзором полиции. Затем покупатель кидал монеты в уксус, а торговец протягивал хлеб или мясо через пламень костра, после чего выгребал деньги из чана...

Амвросий, покидая Салтыкова, сказал ему веще:

– - Эвон, у Варварских ворот иконка Богоматери древняя. О ней и забыли-то, а ныне лесенку приставили и знай себе ползают по лесенке да чмокают. Будь моя воля, я бы из пушки -- трах!

Первым забил тревогу доктор Шафонский: на трупах солдат Военного госпиталя он доказывал коллегам, что люди умирают от чумы. Но медицинская комиссия высмеяла его: признать наличие чумы в Москве -- значит испортить себе карьеру. Вот имена этих дипломированных остолопов: Эрасмус, Скидиан, Кульман, Мертенс, фон Аш, а главный над ними -- штатс-физик Риндер, заявивший, что чумы нет:

– - Народ о том знает. Одни мрут от "перевалки", иные от моровой язвы, а пятна на трупах -- не доказательство!

Шафонский, человек честный, перевернул труп:

– - Господин Риндер, пощупайте у него железы за ушами.

– - Не стану я щупать каждого пропойцу...

Салтыкову, очень далекому от науки, Риндер внушил, что московский климат развитию чумы не способствует. Но вскоре умерли пленные турки, умер и офицер, прибывший из Бендер, а прозектор Евсеев, вскрывавший его, быстро последовал за офицером. Москва шушукалась: мертвых погребали теперь по ночам, тайно от полиции. Салтыков послал Риндера на Суконную фабрику:

– - Там семья сторожа вымерла, рабочие имеют пятна на теле нехорошие, и за ушами у них вспухло... Езжай-ка!

На фабрике обнаружили восемь трупов. Салтыков, кипя негодованием праведным, снова созвал комиссию олухов Царя небесного:

– - Если не от чумы, так от чего же Москва мрет?

Но упрямые немцы не желали порочить свои служебные формуляры и потому горой стояли

за свой первый диагноз. Салтыков велел удалить из столицы рабочих Суконного двора и запереть наглухо в стенах монастыря Николы на Угрсше. Но когда стали фабрику оцеплять, рабочие разбежались по городу быстрее зайцев... Генерал Еропкин пощупал у себя за ушами:

– - Здоров! Теперь в лесах Муромских разбойника Кудеяра пымать легше, нежели в трущобах московских чумных выявить...

Дальше -- больше. Салтыков внове потребовал от врачей "назвать точным именем оказавшуюся на Суконном дворе болезнь". Но врачи уперлись как бараны, и ни один не произнес этого слова -- чума! Истину же упрятали за "перевалку" и за некую "язву". Один лишь Шафонский говорил прямо:

– - Чума! Самая обычная. Такая же и на войне...

Но мнение авторитетных невежд уже опрокинулось в народные толпы, вызывая в москвичах возмущение строгостями и карантинами. Ведь если чумы нет, так зачем же нас хватают и по больницам растаскивают? Варварские ворота, над которыми висел образ Богоматери, стали трибуной для попов, не в меру ретивых:

– - Нам виденьицс уже было! Христос хотел за грехи наши дождь каменный на Москву наслать, но Богородица явилась вчерась и заменила дождь из булыжников язвою... Не жалей денег, народ! Вон кубышка отверста: кидай все, что имеешь, так Богу угодно...

Шестеркою лошадей к воротам подъехал Амвросий.

– - Не верьте козлам вонючим!
– - возопил он.
– - Я священник выше рангом и ближе к Богу. Однако до седых волос дожил, а видения не посещали меня. Галлюцинации только одних придурков да пьяниц навещают -- и вы таковы же есть, шарлатаны брюхатыс!

– - Не русский он!
– - раздались тут крики.
– - Гляди, рожа-то какая масляная, а глазами зыркае, ажио страшно...

– - Чего там? Бей колдуна!
– - И полетели камни.

Амвросий спасся в доме генерал-губернатора Москвы.

– - На все воля Господня, -- сказал он Салтыкову.
– - Но икону с Варварских ворот я ночью стащу и кубышку поповскую разломаю.

Еропкин жаловался, что Москва имеет всего две пушки:

– - Ежели на меня полезут толпою, как мне отстреляться?

– - Смотря чем заряжать пушки, -- отвечал Салтыков.
– - Ежели ядрами, так башки две с плеч снимешь, а картечью всех повалишь...

Салтыкову принесли пакет из Петербурга; секретарь надел вощеные перчатки, ножницами разрезал пакет и швырнул его в печку, а письмо окурил можжевеловым дымом. Екатерина писала: никого в городе больше не хоронить, всех покойников погребать в оградах загородных церквей. Но исполнить указ стало теперь нсвозможно: жители скрывали заболевших от врачей, боясь отправки в больницы, прятали от полиции и мертвых. Хоронили их сами -- где придется, лишь бы никто не видел. Москва ежедневно лишалась девятисот жителей, а народ был так запуган, что за два месяца полиция получила официальную справку лишь о двух умерших. Жизнь и смерть ушли в подполье, но чума доставала люден и в укрытиях, покрывала гнилыми бубонами, заставляла истекать зловонною слизью, а потом покидала труп, перекидываясь на здоровое тело...