Фазы неизбежности
Шрифт:
Нази медленно погрузилась в ванну с головой, глядя на высокие своды каменного потолка. О дыхании можно было больше не беспокоиться — она уже более недели мертва. И это обстоятельство, как и в случае с любой другой нежитью, нисколько не мешало ей убивать.
«Анастази Хелена Дарэм — существо категории „А“. Нежить воплощенная и одушевленная».
По потолку стремительно пробежала тень, и в поле зрения Нази возникло склонившееся над ней лицо младшего фон Кролока. Некоторое время Герберт и Дарэм молча рассматривали друг друга сквозь слегка колыхающуюся толщу воды, а затем губы виконта шевельнулись. Вот только слов его Нази так и не услышала.
— Что тебе нужно? — спросила она, выныривая на поверхность.
— Я всего лишь указываю на то, что таким образом ты едва ли утопишься, — молодой человек пожал плечами и, подвинув лежащее на низкой резной скамье полотенце, уселся, вытянув ноги и привалившись спиной к бортику ванны. Повернув голову, он бросил на продолжавшую молчать женщину косой взгляд и заметил: — Я принес новое платье. Я не портной,
— Спасибо. Это очень любезно с твоей стороны, Герберт, — Нази кивнула. Молодой человек смотрел на нее, слегка хмурясь, и женщина подумала, что он кажется не то встревоженным, не то, как это ни удивительно, смущенным.
— Как ты, Дарэм? — спросил младший фон Кролок, и Нази коротко втянула носом воздух, чувствуя, как от этого вопроса внутри у нее что-то сжимается не то от ужаса, не то от безнадежности.
— Как я? — медленно переспросила она. — Я только что человека убила, и даже не помню, как именно я это сделала. Мне в очередной раз стало чертовски паршиво, настолько, что я мечтала сдохнуть, лишь бы это, наконец, закончилось. А потом какая-то мешанина — замок, лес, снова замок, и вот уже я смотрю на чей-то труп. Я таких, как он, еще год назад собой прикрывала под Лиценом, пока боевая сцепка Ордена загоняла четырех упырей, выкосивших за пару часов половину мастерового квартала. Как я? Прекрасно, благодарю за заботу, — женщина рывком поднялась на ноги, нисколько не стесняясь своей наготы, и выбралась из ванной на холодный каменный пол, на который с ее длинных волос тут же ручьями потекла вода. Она с силой зажмурилась, сдерживая желание что-нибудь сломать, и сдавленно проговорила: — Он выглядел так, словно его стае собак на растерзание отдали. Ты-то хотя бы сам выбрал все это дерьмо, а значит, сам на все и согласился. Как ты там говорил? Люди для тебя не более чем еда или развлечение, а вот я не могу не думать о том, что еще недавно он дышал, имел планы на будущее. Он не совершил никакого преступления. Я его даже не знала.
— Тебя послушать, выходит, будь вы знакомы, убивать было бы куда проще. В этом все люди… Думаешь, будто ты одна на свете настолько исключительная личность? Я тебя разочарую, возможно, но нет, никому из нас легко никогда не было. — Женщина открыла глаза и впервые, пожалуй, обратила внимание на то, насколько у стоявшего теперь прямо напротив нее вечно юного Герберта фон Кролока серьезный и «взрослый» взгляд. — Я первого своего человека тоже не знал, однако лицо его помню до сих пор. Ты в своем Ордене чего только не видела, а мне было всего-то девятнадцать, и на мою долю не выпало войн. Я никого не убивал до той ночи, Дарэм, ни безвинных, ни виновных. Или, скажем, отец. Его самой первой жертвой стала единственная женщина, которую он любил, и я абсолютно уверен, что он предпочел бы незнакомца. Однако, мы оба, как видишь, справились, и ты тоже справишься, это видно уже сейчас. Я сказал бы, что со временем ты привыкнешь, но нет, и именно в этом кроется вся суть… — молодой человек невесело улыбнулся, и эта всепонимающая улыбка на его лице смотрелась странно, словно Герберт украл ее у какого-то совершенно другого человека. — Мы те, кто мы есть, Дарэм, обойтись без жертв не в наших силах, вопрос только в количестве и в отношении. Ты же своими глазами видела гостей на балу. Знаешь, в чем разница между ними и нами? Они давно уже сдались. Зачем делать над собой лишние усилия, убивая как можно реже, если можно убивать десятками и сотнями ради собственного удовольствия? Они проиграли себя прежних, таких, какими когда-то были, а мы — нет. Принять тот факт, что время от времени тебе все равно нужна будет кровь, так или иначе придется… но мой тебе совет: никогда не привыкай. Впрочем, уверен, ты без всяких советов привыкать не станешь, и это еще одна причина, по которой отец тебя выбрал. Он не обратил бы тебя, если бы в тебя не верил, Нази. И я не говорил бы всего этого по той же самой причине. — Герберт наклонился так, что их глаза теперь находились на одном уровне и добавил: — Сегодня ночью ты спасла Куколя. Вы столкнулись в холле, и ты почти бросилась на него, но все же, в самый последний момент смогла заставить себя уйти, даже несмотря на то, что была ослеплена жаждой. Ты сопротивлялась до последнего, тебе не в чем себя винить, поверь. Все, что от тебя зависело, ты сделала, мало кто смог бы больше. Просто есть вещи, над которыми мы не властны.
Немного поколебавшись, Герберт утешающе погладил свою собеседницу по плечу, с жалостью глядя в восково-бледное, худое лицо и думая о том, что, пожалуй, копать могилу в каком-то смысле было куда более простым занятием, чем вести задушевные разговоры с новым «членом семьи». Он бы определенно предпочел зимний лес и общество Куколя, если бы не знал, что из уст отца подобных слов Дарэм сейчас не примет. Слишком рано.
Нази некоторое время молчала, глядя на виконта абсолютно нечитаемым взглядом, а Герберт терпеливо ждал, истово надеясь хоть на какую-нибудь ответную реакцию. Спустя несколько долгих минут в лице женщины действительно что-то дрогнуло, она, подавшись вперед, уткнулась лбом в грудь молодого человека и тоскливо завыла — глухо, на одной ноте, позволив себе, наконец, до конца поверить в произошедшее.
— Дарэм, ты же мокрая вся! Камзол… мой прекрасный новый камзол! — простонал Герберт, чувствуя, как неумолимо пропитывается водой золотисто-бежевый шелк его наряда, и,
Виконт продолжал негромко стенать по поводу «испорченной» одежды, но его руки все так же крепко обнимали Дарэм, не оставляя ее один на один с горем, и это было все, что имело для Нази значение в данную минуту.
*
— Кем он был?
Граф поднял голову от книги, поверх страниц глядя на усевшуюся напротив Нази. Лицо у женщины было напряженное, плечи гордо расправлены, худые руки она в оборонительном жесте скрестила на груди, и весь ее вид свидетельствовал о том, что сам факт этого разговора не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Однако это был первый после инициации раз, когда Дарэм сама искала встречи и обратилась к фон Кролоку по собственному почину.
— Не имею ни малейшего понятия, — откладывая в сторону «Руководство к частной патологии», спокойно ответил граф. — Однако, кем бы он ни был, он, сам того не зная, спас несколько десятков жизней, так что его смерть я не стал бы называть напрасной. Здесь действует та же логика, что и с организацией ежегодного бала — лучше пожертвовать одной жизнью, нежели сотней, пускай речь и идет о жизни невинного человека. Среди жителей поселка внизу, насколько я знаю, есть много твоих знакомых. Не думаю, что тебе бы хотелось, чтобы на месте этого смертного оказались все они разом.
— Не хотелось бы, — Дарэм кивнула, разглядывая отражение свечей в полированной столешнице и, немного помолчав, задала следующий вопрос: — Он страдал?
— Нет, Нази, — мелодичный голос старшего фон Кролока звучал уверенно и при этом странным образом мягко. — Он даже не почувствовал боли и не испытывал страха, я проследил за этим. Однако, впредь тебе придется заботиться о подобных вещах самой. Из года в год повсюду следовать за тобой, избавляя твоих жертв от возможных страданий, я не стану. Полагаю, ты вполне способна научиться обеспечивать свои нужды самостоятельно. Тем более, что наши графики приема пищи в ближайшие десятилетия будут всерьез отличаться друг от друга.
В ответ Дарэм кивнула, и под сводами библиотеки воцарилось напряженное молчание. Фон Кролок отчетливо ощущал, что Нази хочет сказать что-то еще, однако, по неизвестной причине не решается сделать этого, так что граф почел за лучшее не мешать.
— Почему я выдержала так мало? — напряженно спросила женщина и, наконец, подняла глаза, глядя фон Кролоку в лицо полным отчаяния взглядом. — Всего-то шесть ночей… вы же держитесь месяцами! Я плохо стараюсь, или мне силы воли не хватает?
— О, здесь ты всерьез ошибаешься, — граф покачал головой и едва заметно улыбнулся самыми уголками губ. При общении с Дарэм у него порой возникало ощущение, словно Нази твердо уверена: на ее плечах лежит целый мир и, если в нем творится что-то, с ее точки зрения, неправильное — значит, она всего лишь старалась недостаточно. Сам фон Кролок тоже грешил таким подходом к «жизни», однако наблюдать подобное со стороны было странно и, пожалуй, интригующе непривычно. — Шесть ночей — это очень внушительный, я бы даже сказал, исключительно долгий срок для новообращенного. Тебе наверняка известно, что после инициации вампир, в большинстве случаев, сразу отправляется на поиски жертвы. Зачастую это вызвано не столько его осознанным желанием, сколько тем, что разум его несколько спутан, и человек не до конца понимает, что именно с ним случилось. Так это было когда-то со мной. Однако, даже сдерживание жажды помогает лишь первые двое-трое суток, и увеличивать этот срок следует строго постепенно. Я пытался объяснить тебе это в первую же ночь, однако ты явно была не в том настроении, чтобы меня слушать. После обращения твой ослабленный трансформацией организм особенно истощен и, пользуясь твоей же терминологией, ему настоятельно требуется энергетическая подпитка. Говоря условно, во всех нас встроена некая «система защиты», инстинкт, не позволяющий немертвому истощить себя до фатального состояния. Так что если ты самостоятельно не удовлетворишь потребность тела в новых силах, контроль над ним, равно как и над твоим сознанием, возьмут рефлексы. — Он чуть подался вперед, не отводя взгляда от лица Дарэм и констатировал: — Любая альтернатива в данном случае — всего лишь иллюзия, Нази. Умереть от голода мы не можем, поскольку наша сущность просто не позволит нам этого сделать, как бы мы ни старались. И ты теперь, полагаю, имеешь неплохое представление о том, что случается, когда рефлексы лишаются рамок, которые способно установить исключительно разумное, человеческое начало.
Нази вновь кивнула. У безусловно поддавшихся рефлексам немертвых не было ни жалости, ни сострадания, ни морали. Они не испытывали терзаний от убийств и, ведомые жаждой крови, плевать хотели на количество жертв. Нази вспомнила рваные раны на теле безвестного мастерового — именно так поступали со своими жертвами упыри. И именно этим, как она и говорила профессору Абронзиусу, кардинально отличались они от высших вампиров — безоговорочно довлеющей над разумом инстинктивностью.
— Однако и вы, и Герберт каким-то образом сумели успешно бороться с собственным голодом, — она упрямо сдвинула брови, глядя на графа исподлобья. — Вы утверждали, что все дело в волевом усилии, и что его значение всерьез недооценено, а сейчас говорите, что от моей воли по большому счету ничего не зависит. Простите, Ваше Сиятельство, но вы как-то на редкость противоречивы в своих словах.