Федор Алексеевич
Шрифт:
— Вздумали шило в мешке утаить. Благодетели! Его ваша ложь и ранила не хуже бунта...
Но Хованский, услыхав это, не согласился.
— О-о, князь Василий, это как поглядеть. Может, тут как раз твоя вина. Кто же больного человека оглоушивает такими вестями. Думаешь, в старину случайно худого вестника жизни лишали? Ты, князюшка, ты доконал государя.
— Да будет вам спорить, — вмешался Стрешнев. — Все мы хороши. Конечно, это возмущение стрелецких полков взволновало его. Давно пора было Долгорукого в отставку проводить, а то Стрелецкий приказ
— А что я могу поделать с князем Долгоруким? Он до сих пор об отставке и слышать не хочет, хотя наполовину уже парализован. Воин заслуженный, не могу ж я его силой гнать.
— Вот и государь жалел его. Дожалелся. Стрельцы скоро полковников сами выбирать будут, уже вон грозятся боярам кровь пустить.
— Ну это спьяну которые.
— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Из опочивальни государя вышел спальник Фёдор Апраксин, тихо прикрыв за собой дверь. Все кинулись к нему.
— Ну что?
— Государь собороваться хочет.
— Так надо патриарха звать для этого.
— Он просил духовника, — сказал спальник и ушёл.
— Не хочет государь протопопа обижать, — заметил Голицын, и все с этим согласились. Но Тараруй не удержался, чтоб своего слова не ввернуть:
— А може, на Иоакима серчает Вон и венчался у Никиты, не у патриарха.
Вскоре явился духовник царя Никита Васильевич. Кивнув боярам, прошёл в опочивальню. Хованский тут же, пробормотав: «Надо бы...» — поспешно ушёл. Чего «надо бы», так и не договорил, но Одоевский предположил:
— Не иначе, к патриарху побежал.
— Да, этот любит первым новости доносить, даже худые, — согласился Стрешнев. — Тараруй!
Подходили другие бояре, князья, стольники, спрашивали негромко: «Ну что?» Шурша платьем, прошла в опочивальню царевна Софья Алексеевна, ни на кого не глядя, даже на кума своего Голицына.
Время тянулось томительно долго. Во дворце все притихли в тревожном ожидании и, если кто шёл по переходам или лестнице, старался как можно меньше шуметь, не скрипнуть половицей, не стукнуть каблуком.
Но вот из опочивальни государевой послышался женский плач, все переглянулись, понимая, что это могло означать, но ещё не смея произнести вслух этого. Дверь отворилась тихо, и на пороге появился протопоп Никита, сказал опечаленно:
— Великий государь Фёдор Алексеевич преставился, оставя земное царство и переселяся в небесную обитель. Царствие ему небесное.
Все начали креститься, и тут появился патриарх Иоаким в сопровождении Хованского. Патриарх подошёл к духовнику, спросил негромко:
— Что он сказал перед уходом?
— Ничего. Отошёл тихо и смиренно.
— Ты нарушил чин, Никита, — почти шёпотом выговорил патриарх
— Я знаю, владыка, но он не мог ждать и меня лишь звал. Пришлось мне одному. Каб вы чуть ране пришли...
Весть о смерти государя мгновенно облетела дворец, и тут все потянулись к опочивальне прощаться с покойным.
Патриарх Иоаким распорядился привести царевичей. Их поставили рядом — десятилетнего Петра и шестнадцатилетнего Ивана. Все подходили к ним, кланялись и целовали руки. Если Иван сам протягивал руку для поцелуя, то у Петра приходилось боярам брать руку самим, так как он всё время норовил её спрятать за спину. За ним стояла царица Наталья Кирилловна и негромко напоминала сыну:
— Руку, Петенька, подай руку князю.
— У него борода колючая, — говорил мальчик, отдёргивая руку и с неохотой протягивая её очередному желателю.
Пока шло прощание с покойным, Языков помчался к дядьке Петра Алексеевича, к князю Борису Алексеевичу Голицыну.
— Князь, государь скончался, — выпалил он с порога вместо приветствия.
Борис Алексеевич тут же послал за братом Иваном и за Долгорукими, с которыми давно уже была договорённость после Фёдора возвести на престол Петра.
Вскоре примчались братья Долгорукие: Борис, Григорий, Лука и Яков.
— Ну что, друга, приспел час.
— Наверняка Милославские тоже готовятся, — сказал Иван Голицын.
— Может дойти дело до ножей, — заметил Борис Долгорукий.
— Это запросто, — поддержал его брат Григорий. — Надо бы панцири под кафтаны вздеть.
— Это верно. Бережёного Бог бережёт, — согласился Лука.
Все шестеро надели панцири под рубахи, а за голенища позасунули ножи-засапожники и отправились в Кремль. Борис Голицын распорядился и дворне своей следовать за ними и в случае чего кричать на царство Петра. Собрав их во дворе перед крыльцом, наказывал:
— Вы поняли, олухи, кричать Петра надо!
— Что ж тут неясного, князь, поорём за Петра.
В Кремле на площади уже толпился народ. Князья прошли через толпу, поднялись на крыльцо, проникли и в переднюю. В передней было и того гуще, но всё знать высокая. Стоял гул как в улье во время доброго взятка. Все ждали выхода патриарха Иоакима. По смерти царя именно он должен огласить последнюю волю умершего государя.
Наконец-то патриарх появился в своей митре с посохом в сопровождении синклита архиепископов. Он стукнул посохом об пол. В передней сразу стих шум.
— Великий государь Фёдор Алексеевич скончался, не сказав нам воли своей последней, — начал говорить патриарх. — Давайте решим, кого будем ставить на царство, Ивана Алексеевича или Петра Алексеевича?
После вопроса патриарха тишина в передней удержалась лишь на несколько мгновений. И Борис Голицын, воспользовавшись этим, крикнул:
— Надо спросить людей всех чинов!
— Да, да, да! Всех чинов, — подхватили его сообщники в пять глоток. — Народ у крыльца, его надо спрашивать.