Федор Алексеевич
Шрифт:
— Я передам твою волю своему государю, — отвечал стольник Поросуков, не смея возражать султану, не только потому, что не имел от царя на то полномочий, но и потому, что, возражая султану, мог запросто загреметь в тюрьму. Такое в Царьграде бывало нередко.
Поздно вечером Поросуков отправился к Царьградскому православному патриарху, о чём его ещё в Москве наставили: «Обязательно зайти к патриарху, он нашей веры и великую любовь к России питает, он многое знает и обязательно сообщит нечто важное о турских злоумышлениях. Обязательно навести патриарха».
Патриарх встретил прибывшего издалека единоверца по-домашнему,
— Ну что, сын мой, султан, чай, не пошёл на уступки?
— Ни на шаг, святый отче.
— У-у, чрево басурманское ненасытное. Чем более хапает, тем более алкает.
— Что бы ты мог передать, святый отче, моему государю?
— Во-первых, скажи великому государю, что я желаю ему добра, как себе царствия небесного, и о чёрных замыслах неприятеля Христова объявляю: султан турецкий этим летом с войсками своими поганскими устремляется на Украину и желает из-под державы его царского величества владения Петра Дорошенко отобрать, а потом и всей Украиной овладеть.
— А как считаешь, святой отец, они надёжны на свой успех?
— Вот то-то, что не очень. У них кто-то там пророчествует, что они царским величеством побеждены будут. Поэтому султан, боясь этого пророчества, сам пойдёт только до Бабы.
— Через море не пойдёт, значит?
— Нет. А на Чигирин пошлёт визиря с ханом да с Юраской Хмельницким.
— Хмельницкий в прошлом году едва не попал в плен к нашим.
— Надо бы было.
— А монашество с него снято? Не по твоему ли благословению, святый отче?
— Что ты, сын мой. Хмельницкий снял с себя монашество своевольно.
— А разве так можно?
— Нет, конечно. Но он желал себе освобождения из неволи, а ещё ж и княжества и гетманства. Но какой он князь, если у визиря как пёс на цепочке сидит.
— А визирь не просил за него?
— Визирь ко мне несколько раз присылал просить за Юраску снять с него монашество. И грозил даже. Но я не внял ни просьбам, ни уговорам, Юраску не принял. Даже отдаривался от визиря. Он ко мне человека с просьбой: прими, мол, Хмельницкого. А я ему какую-нибудь золотую безделушку шлю с благодарностью за внимание ко мне.
— Так и не приняли?
— Так и не принял богохульника и вероотступника, и не приму. Великому государю передай моё благословение и пожелание удачи в борьбе с поганским войском. Я молю царское величество ради церквей Божиих и веры христианской, чтобы Чигирина и Украины султану не уступал, а если уступит, то не только Малой России, но и государству Московскому тяжек будет неприятель.
Когда Поросуков собрался уходить, патриарх передал ему несколько серебряных монет.
— Возьми для откупа, сын мой.
— Какого откупа? — не понял стольник.
— За тобой наверняка два или три соглядатая притащились. На улице заждались уж. Если шибко надоедать будут, сунь им по монетке, они и отстанут. Каждый свой хлеб зарабатывает как умеет. Они вот шпионят за христианами. Если спросят, зачем приходил, скажи, мол, за благословением на обратный путь.
Глава 25
БОИ ЗА ЧИГИРИН
Иван Иванович Ржевский, прибыв
— О-о, Иван Иванович, — обрадовался Барсук. — Сказывают, вы воеводой в Чигирин назначены. Значит, опять вместе.
— Значит, вместе, полковник. Только вот воевода-то есть, да ничего у него нет. Гетман должен был подводы с хлебом доставить, их нет. Ромодановский полк обещал, тоже нет.
— Ничего, Иван Иванович, всё образуется. К вам помимо моего полка придёт гадяцкий полк во главе с Криницким и полтавский полк полковника Левенца. Так что войско будет.
— Но мне и государевы полки обещаны Ромодановским.
— Надо напомнить ему.
— Я направил напоминание, но только в Москву. Её они скорее послушают — и гетман, и князь.
— Так вы будете ждать их в Киеве?
— Что вы! Ни одного часу. Ныне ж еду в Чигирин, его укреплять надо. Верхний город совсем разрушен. А вот вам, друг мой, придётся в Киеве побыть, дождаться подвод и хлеба и всё доставить в Чигирин.
— А полк мой?
— Вот вместе с подводами и приведёте. А сейчас в Чигирине ничего нет, чем я его кормить стану. И Криницкому сообщите, что, если будет выходить, пусть идёт со своим обозом и запасом. В Чигирине амбары пусты.
Прибыв в Чигирин, Ржевский увидел разруху и запустение. Оставшиеся жители жаловались на то, что татары им до сих пор не дают покоя. Тут же назначив десятников и сотников, воевода организовал подвоз камня к верхнему городу. Назначил и прислугу к пушкам, снабдив их боезапасом и расписав круглосуточное дежурство у тлеющих фитилей. И первый же наскок крымцев был отбит с помощью этих пушек с большими для врага потерями.
— А воевода наш — голова, — радовались чигиринцы.
Ржевский отличался удивительной распорядительностью и организаторским умением. В течение дня его можно было видеть и у пушкарей, и в верхней крепости, и на мосту, и в складах. Он держал в голове сотни самых различных дел, имена рабочих, казаков. И каждому находил дело. С его прибытием крепость ожила, быстро стала залечивать раны от прошлогодних бомбардировок стен и строений. Ржевский нашёл прошлогодний подкоп врага под крепость и велел хорошо засыпать его, залить раствором и затрамбовать. И на всякий случай, если турки возобновят здесь подкоп, велел пушкарю на южном фасе пристрелять это место.
— Если сызнова начнут здесь копать, будешь слать им гостиницы.
— Ну, Иван Иванович! — дивился восторженно пушкарь. — Всё-то предвидеть хочет.
— А то как же! Не велел вот сутками фитили гасить — и на вот: татары и нарвались. Ветрели их, как полагается, хорошим огнём, — отвечал другой пушкарь.
Воеводой же были разосланы скрытые дозоры в угрожаемых направлениях, дабы могли они предупредить своих о приближении неприятеля.
А обоза всё не было.
В Москве, получив письмо от Ржевского, князь Голицын решил не расстраивать государя, а вызвав к себе Алмазова, приказал ему от имени государя немедленно скакать в Курск к Ромодановскому, а оттуда в Батурин к гетману с требованием спешно исполнять ранее присланный указ: слать подводы с хлебом и боезапасом в Чигирин и вести для укрепления гарнизона солдатские и казацкие полки.