Федор Алексеевич
Шрифт:
— Держи, герой.
Тот не ожидал этого, даже руку не успел выбросить навстречу летящему золотому. Монета ударилась об него, покатилась по полу. Марфинька тут же догнала её, подала слуге.
— На, Тиша.
— Спасибо, государь, — отвечал Пройдзисвет, чувствуя себя не в своей тарелке. — Мне можно идти?
— Ступай, молодец. Я рад был увидеть тебя.
— Государь, Фёдор Алексеевич, пожалуйте к столу нашему, — сказал Апраксин, заметив как из-за приоткрытой двери жена подаёт ему знаки. — У нас не ахти какие разносолы,
— Ну что ж, — улыбнулся Фёдор. — Назвался груздем — полезай в кузов. Так, кажется, в народе говорят?
— Так, так, государь.
— Ну а раз я назвался гостем, то без чарки, выходит, нельзя?
— Так положено по обычаю, государь.
Прошли все в столовую, где были расставлены на столе блюда, наспех спроворенные хозяйкой: яишенка, жареное мясо, икра, грибки солёные, пироги подовые, яблоки мочёные. Стояли меж тарелей и тёмные бутылки с фряжским вином.
Апраксин разлил по серебряным кубкам вино, государь поднял свой, сказал:
— За твой дом, Матвей Васильевич, за прекрасную семью твою.
Все выпили единым духом чарки, лишь царь только пригубил свою, поставил на стол. Поднялся.
— Ну, пора и честь знать. Спасибо за хлеб-соль, Матвей Васильевич.
Апраксин проводил государя не только до ворот, а до самой кареты, помог подняться на ступеньку. Низко поклонился:
— Спасибо, пресветлый государь, что жаловал раба своего Матюшку великой честью. Спасибо.
Конные стрельцы мигом разобрались, заняли свои места впереди кареты. И царский поезд тронулся по очищенной улице. А Апраксин стоял и смотрел ему вслед, тихо улыбаясь и чего-то бормоча себе под нос.
Воротившись в дом, он взял царский кубок, из которого не было отпито и глотка, сказал строго жене:
— Это вино государь пригублял. В память о его приезде к нам я поставлю кубок к божнице, пусть там и стоит. Всем накажи, чтоб не смели трогать государеву чарку. Особенно Федьше, тронет — запорю.
Глава 27
ПРОДЛЕНИЕ ПЕРЕМИРИЯ
В июле 1678 года в Москву прибыли из Польши великие и полномочные королевские послы: князь Михаил Чарторыйский и Казимир Сапега для заключения нового договора о перемирии. Сей успех во взаимоотношениях с Польшей Василий Михайлович Тяпкин не без основания приписывал себе. И вполне естественно, ему было поручено встречать и устраивать гостей.
Если Чарторыйский при встрече с Тяпкиным едва кивнул высокомерной головой и процедил что-то сквозь зубы, то Сапега, по крайней мере внешне, высказал откровенную радость:
— О-о, пан Тяпкин, как я рад вновь вас видеть.
— Я тоже, — отвечал вполне искренне Василий Михайлович.
— Как видите, ваши хлопоты увенчались небывалым успехом.
— Будем надеяться, — Тяпкин сплюнул. — Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.
— Вы же не думаете, пан Тяпкин, что король послал нас просто прокатиться до Москвы. Мы имеем самые высокие полномочия на заключение договора.
— Дай-то Бог, дай-то Бог.
Тяпкин, поручив спутников великих послов подьячему Посольского приказа, самих провёл в отведённую для них резиденцию и сказал с плохо скрываемой гордостью:
— Отныне, пока вы находитесь в державе великого государя, уважаемые Панове, вы состоите на полном содержании царского величества. Всё, что вам будет доставляться, всё будет для вас бесплатным.
— О-о, — округлился рот даже у спесивого Чарторыйского.
А Сапега не удержался, захлопал в ладоши и едва не пропел:
— Это прекрасно! Это прекрасно!
«Ещё бы не прекрасно, чёртов пан, — думал Тяпкин. — У вас я последние портки закладывал, чтобы не подохнуть с голоду, а вам здесь скатерть-самобранку предоставили».
Разместив великих послов, Тяпкин явился к князю Голицыну.
— Ну как? — спросил тот. — Устроил?
— Устроил, Василий Васильевич.
— Они довольны?
— Ещё бы, встать на полное содержание, да ещё и не довольствоваться. Сапега чуть не плясал от радости.
— Это хорошо, это хорошо. Покладистее будут.
— А я сомневаюсь. Уж их-то я знаю.
— Что ты имеешь в виду, Василий Михайлович?
— За Киев они с нас заломят такую цену, что казна затрещит.
— А что делать? Государь и Дума указали — за Киев ничего не жалеть.
— Вот-вот. И эти прохиндеи знают, что Киев для нас слишком дорог. Вот и заломят цену выше неба.
— А что если, Василий Михайлович, я приглашу их к себе, ну и тебя, разумеется. Сядем за стол, разольём фряжское... А?
— Попробовать можно, — согласился Тяпкин, вспомнив, сколь полезны бывали для него такие застолья. — Даже, пожалуй, может неплохо получиться. Во всяком случае, можно будет выведать, доколе им король разрешил уступать. Сапега болтлив и в пьяном виде вполне может проговориться.
— Ты не знаешь, на что падок Чарторыйский?
— На художества, картины, скульптуры, дорогой хрусталь, фарфор. Я был у него во дворце, весь завешан и заставлен цацками.
— Великолепно. У меня всё это есть, я постараюсь его уволочь любоваться прекрасным, а ты разговоришь Сапегу.
— Ну что ж, это резонно. В отсутствие Чарторыйского его легче будет на откровенность вытянуть. И ещё, Василий Васильевич, оденься в кунтуш, уж так ты ублаговолишь их этим.
— Это добрая мысль. Я, пожалуй, и прислугу всю в польское платье переодену. Ну, Василий Михайлович, — заметил Голицын с оттенком восхищения, — да ты кудесник просто, такое придумать...
— Что делать, князь, — заскромничал Тяпкин. — С волками жить — по-волчьи выть. Вы, надеюсь, по-польски говорите?