Федор Алексеевич
Шрифт:
— Да вроде неплохо, и читаю и пишу.
— Тогда всё в порядке. А если ещё и прислуга будет по ихой мове...
— Я подберу таких из дворни. Всё будет по-польски.
Князь Голицын, один из богатейших людей державы, не пожалел затрат на подготовку торжественного ужина в честь высоких послов. Помимо обычных московских блюд были доставлены с Волги полные туеса чёрной икры и осётры пудовые. И всё приготовлено было по лучшим рецептам западной кухни поваром-поляком и выставлено на стол. Несколько корзин со свежими фруктами стояли
Приглашения на торжественный ужин к начальнику Посольского приказа князю Голицыну поляки получили за три дня до события. Они, приглашения, были изготовлены на немецкой бумаге и написаны золотыми буквами по-польски: «Досточтимый пан Чарторыйский! Князь Голицын тщит себя счастливой надеждой, что Вы сможете быть на торжественном ужине, посвящённом Вашему прибытию, у него во дворце в четверг текущей недели. Карета будет подана для Вас в три часа пополудни. Примите мои уверения в глубочайшем уважении. Ваш В. Голицын».
Точно такое же приглашение было написано и Сапеге. Подьячий, изготавливавший эти приглашения, усомнился:
— А не вписать ли обоих в одну хартийку, чай, вместе живут-то.
— Ни в коем случае, — сказал Тяпкин. — Паны — народ спесивый, могут разобидиться. Чарторыйский наверняка взбрыкнёт из-за того, что Сапега рядом будет вписан. Нет уж, братец, пиши две хартийки.
— Чернил жалко, всё ж золото.
— Пиши, пиши, не твои чернила-то.
В четверг приспела пора дивиться Тяпкину, когда к резиденции великих послов подкатили две золочёные кареты, запряжённые шестериком. И кучер первой закричал басовито по-польски:
— Карета светлейшему пану Чарторыйскому!
А кучер второй возопил высоким фальцетом:
— Карета пану Сапеге!
Тяпкин был в восторге: «Ай да князь, ай да умница! Вот распотешил-то спесь панскую». И где-то в глубине души Тяпкин сам малость спесивился: «У меня научился». Но это даже не спесь была, а некое удовлетворение учителя своим догадливым учеником.
Встретили высоких послов, подъезжавших к хоромам князя Голицына, лакеи в расшитых ливреях. Кланяясь панам поясным поклоном, вели их церемонно в дом, где на крыльце поджидал гостей сам хозяин в новеньком кунтуше.
— Милости прошу, Панове.
Голицын слегка нервничал — ещё не появлялся Тяпкин: уж не стряслось ли чего с ним? Но с Тяпкиным было всё в порядке, полюбовавшись на выезд высоких гостей из резиденции, он направился пешком вслед за каретами в сторону голицынской усадьбы, нисколько не расстраиваясь от великой разницы передвижения панов и его — русского дипломата: где наша не пропадала, лишь бы польза была. Он, Тяпкин, готов и на брюхе это расстояние проползти, никак не унизясь, лишь бы склонить спесивых великих послов на уступки в договоре.
Его задержали на улице какие-то пьяницы, требуя возвращения долга на опохмелку.
— Какой долг? — удивился Тяпкин. — Я вас впервые вижу.
— Хо! — возмутился один. — Вчера взял у
— Два алтына, — подсказал другой пьяница.
— Два, два, — согласился первый. — Взял два алтына, а теперь «впервые вижу». — Он схватил Тяпкина за грудки, встряхнул. — Отдавай долг.
— Отдавай, — мямлил второй, — не то х-худо будет!
Ничего не поделаешь, пришлось Тяпкину отдавать «долг», дабы не нажить большей беды. Уж он-то знал нравы родных русских «питухов».
Беспокойство хозяина и слугам передалось. Уже в воротах привратник сказал Тяпкину:
— Князь шибко на вас осерчал.
— За что?
— За неявку.
То же слово в слово повторил и слуга в передней.
— Я доложу князю, — сказал он и исчез.
Не успел Тяпкин осмотреться, как явился сам Голицын.
— Где вы пропали, Василий Михайлович? Сами знаете их ревность в правилах.
— Меня задержали «питухи» на улице, едва не побили.
— Надо в экипаже ездить.
— Выйду в бояре, поеду, — огрызнулся Тяпкин.
— Вот как теперь объясним ваше появление?
— Скажем, ехал мимо, заехал на огонёк, — сообразил тут же Тяпкин. — Разве не резонно заехать к своему начальнику. А тут честная компания.
— Ладно. Идёмте.
— Они уже пили?
— По две чарки осушили, навалились на осётра.
— Вот и славненько, — потёр руки Тяпкин. — Теперь мы на них навалимся. Главное, не забудьте уволочь Чарторыйского.
В большом зале, ярко освещённом не менее чем полусотней свечей, за большим столом, заставленным различными блюдами, восседали Чарторыйский и Сапега, уже завеселевшие. На стенах зала висели живописные картины, на полу лежал персидский огромный ковёр, в простенках меж окнами стояли венецианские зеркала, в которых можно было видеть себя во весь рост.
— О-о, пан Тяпкин, — вскричал радостно Сапега. — И вы здесь?
— Да вот ехал мимо, заскочил на огонёк. Не чаял, не гадал!
— Давайте к столу, — бесцеремонно пригласил Сапега, словно был тут полным хозяином.
Голицын молча, взглядом указал Тяпкину его место возле Сапега. Тяпкин сел на венский стул, придвинулся к столу.
— За что выпьем, пан Тяпкин? — спросил Сапега, разливая в серебряные кубки вино.
— Я думаю, за здоровье высоких гостей.
— Э-э, опоздал, брат, за это мы уже пили.
— Тогда за успех нашего дела, ради которого вы проделали столь долгий и опасный путь.
— Идёт, — замотал головой Сапега. — Говори тост.
— Ну что ж, дорогие Панове, от нас ждут народы мира, и мы должны оправдать их надежды. Если мы не сделаем этого, то наши имена будут опозорены историей.
— Позволь, позволь, как это «опозорены»?
— Ну как, представь себе, пан Сапега, эдак лет через сто своего правнука. Мы с тобой не заключим договор, а ему — твоему правнуку потом в очи тыкать станут: это из-за твоего прадеда мы мира не нашли. А?