Федор Алексеевич
Шрифт:
— Вот, пожалуйста, более двадцати лет тому привёз его князь Лобанов-Ростовский от шаха, перекрестил в нашу веру и много лет он был отличным толмачом в Посольском приказе. Не далее как в семьдесят пятом году уже ездил посланником в Бухару и Хиву. И вот теперь к султану.
— Да, видно, не глупый человек, — заметил Фёдор Алексеевич.
— А фамилию Даудов при крещении получил. До того звался Алимарцалом Бабаевым. И вот христианин, да ещё какой.
— Поболе бы нам таких выкрестов.
Патриарх встретил Даудова
— Послушай-ка, сын мой, чего я тут накарябал муфтию, на свежее-то ухо, может, оно что не так услышится, чем желательно.
— Хорошо, святый отче, читайте.
Иоаким прокашлялся, отстранил от себя подале грамоту и начал читать, аккуратно перечислив вначале все звания своего адресата:
— «...Надеемся, что вы первый и начальнейший блюститель мусульманского закона на показание своей духовности о покое и тишине вненародной большой подвиг свой и учение предложите и всяким образом хитростное военное расширение удержите, и плод в том правды пред Господа Бога в дар принести похощите, и народам своим милость и покой ходатайством у султанова величества упросите, и рати, начинающиеся неправдою за причиною богомерзкого законопреступника Юраски Хмельницкого пресечёте».
— Ну как? — спросил Иоаким, выглядывая поверх листа бумаги.
У Даудова не хватило духа осудить текст, столь закрученный, что едва-едва улавливался смысл его.
— По-моему, хорошо, отец святой. Но лучше, если б письмо было написано на турецком языке.
— Вот те на, а зачем же я читал тебе его, Василий? Именно для того, что б ты проникся, сын мой, и перевёл его точь-в-точь. Садись вон за тот стол, бери свежее очиненное перо, сын мой, а я после подпишу.
Даудов сел за стол, разложил бумагу, пред тем как начать, перечитал текст и наконец осмелился высказать сомнение:
— Отец святой, может, про Юраску Хмельницкого не надо?
— Что ты, что ты, сын мой, обязательно надо, он законопреступник. Из монашества самовольством вышел, да ещё себя князем объявил. Эдак я возьму да с завтрева объявлюсь султаном. А? Каково? — засмеялся Иоаким, довольный удачно найденным сравнением. — Пиши про Юраску, обязательно пиши. Из-за него может, и весь этот сыр-бор.
Делать нечего, Даудов начал переводить на турецкий хитроумный текст патриаршей грамоты.
Однако не одна Москва жаждала мира. И Стамбул не менее её желал того же. Потеряв в последнем Чигиринском походе очень много людей, в результате получив лишь развалины города и уразумев, что война — дело весьма разорительное, султан тоже решил искать мира с Россией. Но поскольку победителю было как-то неловко заявлять побеждённому о таком своём желании, султан дал поручение валахскому господарю Иоанну Дуке быть посредником при заключении мира между Россией и Портой.
Даудов ещё только собирался выезжать со своей миротворческой миссией, а уж от султана поскакал гонец в Валахию с теми же намерениями.
Валахский господарь, безропотно подчинявшийся султану, получив
— Капитан, поскольку вы хорошо говорите по-русски, как, впрочем, и по-турецки, я поручаю вам от имени султана выехать в Москву и переговорить там насчёт перемирия Порты с Россией.
— Хорошо, государь.
— По пути заедьте в город Казыкермень, что в низовье Днепра, повидайтесь с Юрием Хмельницким.
— Что я должен передать ему?
— Ничего, капитан. Ничего. Вы просто должны узнать, что это за фигура. Почему турки в борьбе за Малороссию поставили на него?
— Очевидно, из-за фамилии. Раз гетманом был Богдан, почему бы его булаву не передать сыну, тем более что она уже у него как-то была.
— Разумеется, это имело место. Но пока турки именуют Хмельницкого князем Малороссийским, у них не может быть настоящего мира с Россией. Вы понимаете?
— Да, государь.
— Вот поэтому вы должны увидеть его. В Москве вас обязательно спросят о Хмельницком, и вы должны знать, что им ответить. И отвечайте о сём без лукавства, что увидите, то и говорите. Если удостоитесь чести приёма у великого государя, передавайте ему от меня поклон и искренние поздравления с воцарением. Хотя, разумеется, я опоздал с этим. Но, увы, не представлялось оказии. А ныне вот вы, да ещё с таким важным, а главное, желанным для Москвы предложением. С Богом, в путь, капитан.
На крыльце избы, в которой жил князь Малороссии Юрий Хмельницкий, стоял здоровенный казак с турецким ятаганом за поясом. Навалившись на балясину, он лузгал семечки, и хотя сильно и далеко сплёвывал шелуху, она отчасти застревала на его длинных усах и даже на отворотах жупана.
— Сюда ходу нема, — сказал казак Билевичу, явившемуся перед крыльцом.
— Но мне нужен Юрий Хмельницкий.
— Гетман спит.
— Так разбуди, уж скоро полдень.
— Не велено беспокоить.
— Но я от султана, — начал выходить из терпения капитан.
— А хошь бы и от Господа Бога, — отвечал казак, продолжая подпирать балясину и лузгать семечки. — Не велено, и годи.
Билевич уже намеревался уйти, как вдруг дверь избы резко распахнулась и на пороге явился в исподней сорочке Хмельницкий.
— Кто тут посмел меня требовать?
— Да вот пришёл какой-то. Говорит, от султана, — сказал казак, отрываясь от балясины и переставая щёлкать семечки.
— Кто такой? — уставился мутным взглядом Хмельницкий на Билевича.
— Капитан Билевич, — вытянулся по-военному гость. — Хотел просить вас принять меня, поскольку я еду с поручением султана.
— 3-заходи, — сказал Хмельницкий, отступая внутрь избы. — Охрим, никого ко мне не пускать.
— Слухаю, гетман.
Проходя мимо Хмельницкого, капитан почуял тяжёлый запах винного перегара, исходившего, казалось, от всего тела князя Малороссийского.
Он вступил в полутёмную прихожую, Хмельницкий, шедший следом, сказал:
— Налево и прямо.