Федор Алексеевич
Шрифт:
— Ахмет-ага сказал: пусть сидят.
— Да сколько ж можно? — возмутился Тяпкин.
— Он сказал: пока не поумнеют.
— Чёрт подери! — выругался по-русски Тяпкин, но тут же перешёл на татарский: — Скажи Ахмет-аге, что, мол, они уже поумнели.
— Хорошо, скажу.
Сторож ушёл и уж больше в тот день не воротился. Зато сверху заточникам опять прилетела лепёшка и никого на этот раз не зацепила. Кто-то, наперекор приказу хана: держать их на воде, пытался подкормить несчастных.
— Выйду.
— Не найдёшь ты его, Василий Михайлович, — говорил Зотов.
— Это почему же?
— Потому что он затаён. Ему нельзя объявляться, хан может велеть насмерть засечь.
— Пожалуй, ты прав, Никита Моисеевич. Лучше уж об этих лепёшках помалкивать, а то и нам и ему худо будет. Не могу простить промашку себе. Как это я, старый дурак, Ахмет-агу без подарков оставил. Думаешь, зря он так сторожу сказал: пока не поумнеют, — распекал сам себя Тяпкин. — Поумнел я, Ахметушка, поумнел.
Сторож явился где-то через сутки.
— Ну, ты сказал Ахмет-аге? — допытывался Тяпкин.
— Сказал.
— Как сказал, повтори.
— Я сказал: они уже поумнели.
— Молодец. А он что?
— А он сказал: это хорошо.
— И всё?
— И всё.
— Чёрт подери! — рявкнул опять Тяпкин на родном и тут же перешёл на умеренный местный: — Скажи Ахмет-аге, договор готов. Понимаешь, го-тов. В нём учтены все пожелания хана. И вот тебе за это!.. — Тяпкин вынул из кармана монету и запустил её вверх. — Поймал?
— Поймал, — отвечал сторож, и сразу услужливо: — Всё исполню, господин.
— Давно бы так, — проворчал Тяпкин по-русски; вероятно, сие относилось к нему самому, а не к сторожу.
И действительно, всё пошло как надо. Сторож явился с верёвочной лестницей, бросил конец её в яму.
— Вылезайте, Ахмет-ага разрешил, сказал, хан ждёт вас.
— Я первый, — поспешил Тяпкин. — Первым летел сюда и первым пойду отсюда.
Никто не возражал, а Семён даже и хихикнул, что нисколько не обидело Василия Михайловича, а даже подвигло на шутливый тон:
— Эх-ма-а, в тюрьме — не дома-а, — и полез наверх.
Хан встретил освобождённых из ямы вполне доброжелательно.
— Все здоровы ли?
— Все здоровы, ханское величество, — бодро отвечал Тяпкин.
— Ну где ж ваш договор?
— Здесь, — шлёпнул Тяпкин себя по голове. — Читать?
— Читай, — улыбнулся Мурад-Гирей.
Тяпкин без запинки, обстоятельно и чётко «прочёл» договор. Во время «чтения» хан поощрительно кивал головой, а когда Тяпкин кончил, сказал удовлетворённо:
— Ну вот, это другое дело. Видишь, господин Тяпкин, сколь полезной оказалась яма. Будь вы на воле, разве б вы так преуспели в составлении договора.
— Разумеется, нет, ваше
— Значит, не обижаетесь на меня?
— Нет. Разве за науку обижаются.
Мурад-Гирей рассмеялся добродушно:
— Ну что ж, договор у тебя в голове, но, наверное, не совсем удобно было бы посылать к султану твою голову. А?
— Разумеется, ваше ханское величество, — подхватил Тяпкин злую шутку повелителя. — И тяжела и неудобна для гонца. То ли дело пакет, сунул за пазуху и скачи.
— Ну что ж. Садитесь, пишите договор, а я отправлю его султану. Будет пригоден — подпишем по возвращении гонца.
— А разве нельзя без посылки к султану? — сразу потух и посерьёзнел Тяпкин, понимавший сколь долгим будет это предприятие.
— Нельзя, господин Тяпкин. Султан мой господин и шертную грамоту он должен обязательно посмотреть и утвердить. Он утвердит, и я подпишу согласно его воле.
— Ну что ж делать, — вздохнул Тяпкин, взглянув на своих помощников. — Идёмте, будем писать.
— А может, сначала поели бы, — напомнил хан и, вдруг прищурясь, спросил вкрадчиво: — А то, может, сыты уже?
— Как зимние волки, хан, — нашёлся Тяпкин. — Вели покормить, да хорошенько.
— Велю. — Мурад-Гирей хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге: — Накормите царских послов.
Глава 37
ДУМА ДУМАЕТ
Попытки государя примирить гетмана и кошевого не имели успеха. Это расстраивало Фёдора Алексеевича.
— Оба клянутся мне в верности, а меж собой поладить не могут.
— И не поладят, государь, — говорил Голицын. — Кошку с собакой мир не берёт.
— Но ведь так недолго перессорить казаков, запорожцев с городовыми казаками. Только нам этого не хватало! Думал, отзовём Дорошенко и там утихнет. Ан нет, пуще прежнего разгорается. Кстати, Василий Васильевич, что с Дорошенко? Ты посылал к нему с предложением воеводства?
— Да, я посылал к нему дьяка Бобинина.
— Ну и что?
— Ну, он ему объявил, как ты велел: из-за того, что на Москве он скудость терпит, ехать ему воеводой в Устюг Великий.
— А что Дорошенко?
— Дорошенко, узнав, что до Устюга шестьсот вёрст, не захотел туда ехать.
— Вот те раз. Я думал, он обрадуется.
— Привередлив гетман оказался, переборлив.
— Но чем он отказ объясняет?
— Говорит, что если в Малороссии узнают о его отъезде в Устюг, то подумают, что отправлен он в ссылку и оттого произойдёт там шатание в народе. Вон, мол, Яненко с Хмельницким изменили государю.