Федотов. Повесть о художнике
Шрифт:
Допрашивали много сотен людей. Про себя Бернадский говорил неохотно.
Зашел Жемчужников, радовался, что Бернадского освободили: ведь у Евстафия Ефимовича детей много, и все мелкота.
Бернадский рассказывает Жемчужникову, как сидел он в Петропавловской крепости, мечтал о смерти. Вызывали на допрос, допрашивали, исписали страниц двадцать.
— Сказал я им, что воспитывался на средства Общества поощрения художеств. Гравировал памятник Сусанину для «Художественной газеты», на пособие от Академии художеств гравировал рисунки на дереве к «Мертвым душам» Гоголя. Спрашивали о товарищах. Говорю: рисуют, мол. Один генерал спросил: «Вы коммунист?» Я ответил:
Так рассказывал Бернадский свою историю Жемчужникову и отцу Лаврову — дьякону Андреевской церкви, смиренному коллекционеру русских картин.
Когда Жемчужников и дьякон ушли, Бернадский перестал просматривать газеты.
— Про вас спрашивали, Павел Андреевич, — тихо сказал гравер, — и даже отцом дьяконом интересовались. Сведения жандармы получили от Антонелли — он был подослан. Говорят, что его за это хотели сделать помощником столоначальника, но ни один столоначальник не захотел иметь своим помощником предателя.
Я решился в эту главу вставить описание того, как Федотов сжигал письма на основании того, что в архивах ни писем к Федотову, ни писем Федотова почти не сохранилось.
Если говорить о федотовских письмах, то разыскано только 18 писем художника; из них 12 черновиков. Между тем количество знакомых у Федотова было очень велико. Значит, письма уничтожены, и уничтожены они были очень тщательно. То, что осталось, совершенно невинно по содержанию и касается главным образом семейных дел.
ЦЕНА КАРТИН
Лев Жемчужников и Агин, разговаривая, подходили к академии. Их холодно встретили два сфинкса, спокойные и пожилые. Статуи глядели друг на друга, как академики через зал заседания.
— Какая плохая погода! — сказал Жемчужников.
— Нельзя и погоду ругать. Царь сказал цензорам: «Разве у меня плохой климат?»
Перед зданием непривычная толкотня — сани, кареты, люди.
Мимо пышной мантии статуи Анны Иоанновны прошли художники и начали подниматься по лестнице.
Федотов стоял на ступеньках. На нем был мундир без эполет и треуголка с черным пером. Такой костюм носили офицеры в отставке в парадных случаях.
— Вы не видели еще здесь моей картины «Сватовство майора»? — спросил он. — Пойдемте, она на выставке иначе выглядит. Сами не пройдете — я вас проведу.
Первые залы были пусты; на стенах висели упражнения молодых архитекторов и большие картины, изображающие геркулесов, богатырей и девушек с цветами.
Но в дальнем зале шумел народ и было непривычно жарко. Все толпились перед одной стеной. Перед другой стеной было пусто. На ней висела большая картина: дым взрыва поднимался над проломом, монах ехал на пегой лошадке, девушка поила из ведра раненых.
Пусто было перед картиной Брюллова «Осада Пскова»; картину можно было видеть с верхнего края рамы до нижнего. Люди толпились перед маленькой картиной.
— Господа, — сказал Павел Андреевич, тронув двух или трех человек в заднем ряду, — пропустите автора.
Толпа расступилась охотно и почтительно.
Человек в треуголке с черным пером подошел к своей небольшой картине, повернулся к публике, нагнулся, протянул обе руки вбок и заговорил
Так говорил раешные стихи человек в мундире.
Люди в толпе вставали на цыпочки, франты рассматривали Федотова через лорнет.
Толпа слушала и хохотала.
Необыкновенно тщательно написанная картина, созданная с искусством старых русских художников, сама как будто разговаривала и держала зрителя, заставляя рассматривать себя. Люди на картине не были не только смешны — они были настоящими людьми: невеста на самом деле стыдилась, сердилась мать, любопытствовала старуха, и меньше всех был человеком усатый майор.
Картину повезли в Москву. Москва Федотова признала.
Он побывал в гостях у Чаадаева, Погодина и у графини Ростопчиной. Видел Островского и Гоголя. Николай Васильевич долго разговаривал с Федотовым. Отойдя, Федотов сказал потихоньку одному из присутствующих:
— Приятно слушать похвалу от такого человека! Это лучше всех печатных похвал!
Федотова хвалили в газетах не раз, но к печатным похвалам он был равнодушен: не то чтобы эти похвалы казались ему плохо составленными, не то чтобы он не интересовался ими — нет, он хотел прочесть иные слова. К художникам, считающим себя непризнанными гениями, он относился иронически, а к казенным похвалам — гневно.
Та слава, которую ему дали, была нужна ему, как дым, под покровом которого передвигаются войска во время сражения, и он считал, что этого дыма должно быть как можно больше.
По ходатайству Брюллова Федотов получил звание академика. На выставке в Москве сказали, что Федор Иванович Прянишников, директор почтового департамента, кавалер русских и прусских орденов, коллекционер русских картин, хочет купить «Сватовство майора» за две тысячи рублей серебром.
Все с уважением называли эту цифру, она освещала имя Прянишникова не серебряным, а золотым сиянием.