Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев

Заозерский Александр Иванович

Шереметев выступил из Риги 11 февраля. Приблизительно в то же время отправлены были к «волошским границам» князь М. М. Голицын с десятью драгунскими полками и генерал Вейде с пехотой. В пути фельдмаршалу доставлялись сведения о движении неприятеля. Между тем наступила весенняя распутица, и в Военно-походном журнале фельдмаршала постоянно встречаем упоминания о «противной погоде» и «воде многой»; в Полесье приходилось перебираться на лодках «через реки и болота великие…».

Войско то и дело догоняли курьеры с наказом от царя: «Маршем поспешить». К 1 апреля были в Минкевичах, а 2 апреля письмом из Луцка Петр требовал, чтобы фельдмаршал ехал «своею персоною» к нему, «где можем, — писал царь, — обще некоторыя дела определить…»^{284}. 13 апреля на квартире Петра прошла консилия, на которой, кроме царя и Шереметева, присутствовали Г. И. Головкин, Г. Ф. Долгоруков

и П. П. Шафиров. Было постановлено, чтобы всей армии к 15 мая, а по нужде «к 20-му числу мая стать в поле от Брацлава к Днестру» и чтобы сам фельдмаршал, приняв команду над драгунскими полками, был в Бреславле еще в апреле «для лутчего управления». Фельдмаршалу царем было особо добавлено: «Сие все исполнить, не упуская времени, ибо ежели умедлим, то все потеряем… К тому ж, чего здесь и не писано, а интерес наш чего требовать будет, то исполнить как верному и доброму человеку надлежит»^{285}.

17 апреля Шереметев выехал из Луцка и в начале мая был в Бреславле. Сюда 12 мая привез ему князь В. Долгоруков царский указ о дальнейшем движении. Шереметев должен был, вступив в Молдавию, поднять местное население против турок, заготовить при содействии молдавского господаря продовольствие и затем скорым маршем идти к Дунаю, чтобы захватить строившуюся турками переправу. Долгорукому было наказано предупредить фельдмаршала, чтобы «немедленно шел в тот поход» и чтобы «сего походу ни за нем и ни за каким разсуждением не отлагать…»^{286}.

24 мая Шереметев подошел к Днестру. Здесь он получил от молдавского господаря письмо с просьбой прислать ему войска для защиты Ясс. Из этого следовало, что на помощь господаря нечего было рассчитывать. А через несколько дней после того стало известно, что турки много ближе к Дунаю, чем русские; вследствие этого Шереметев сам 3 июня повернул к Яссам. Между тем 6 июня Петр писал ему, продолжая считать возможным опередить турок на Дунае: «…извольте чинить все по крайней возможности, дабы времяни не потерять, а наипаче чтоб к Дунаю прежде турков поспеть, ежели возможно»^{287}.

Когда пришло письмо Шереметева с извещением о движении его вместо Дуная к Яссам, Петр в своем ответе негодовал: «…о замедлении вашем зело дивлюся, понеже первее хотели из Бреславля итить (как вы писали ко мне) в Яворов 16-го числа и тако б возможно было поспеть в четыре дни, то есть к 20 числу, а вы перешли 30 числа, и тако десять дней потеряно; к тому ж на Яссы — криво: и ежели б по указу учинили, то б, конечно, прежде турков к Дунаю были…». И совсем как в письмах из времен лифляндских походов: «…а ныне старые ваши песни в отговорках»^{288}.

В свое оправдание Шереметев приводил то, что на прямом пути к Дунаю войска страдали бы от недостатка воды; главное же, все равно: прежде турок прийти к Дунаю было невозможно. Но едва ли фельдмаршал верил в убедительность этих доводов для Петра: «…выразумел вашего величества гнев, в чем буди воля Божия и вашего величества. К оправданию своему многих извинений писать не могу, дабы к большему гневу не подвигнуть»^{289}.

Оставалась другая задача, которая теперь всей тяжестью легла на фельдмаршала, — добывать продовольствие для армии. Молдавский господарь из того, что обещал, ничего не сделал, и Шереметев сам должен был изыскивать способы к добыванию провианта в опустошенной стране при порой враждебном отношении со стороны большей части населения.

12 июня на берег Днестра прибыл Петр с гвардией. Здесь уже находились генералы Алларт, Брюс, Вейде, Репнин, Ренне со своими полками. 14-го созван был совет, на котором голосами русских генералов против иноземных было постановлено продолжать наступление. 30 июня перешли Прут и присоединились к фельдмаршалу, расположившему свой корпус под Яссами. Сюда же прибыл и Петр. С этого момента все руководство военными действиями, равно как открывшимися затем мирными переговорами, перешло к Петру, а Шереметев выполнял при нем только знакомую нам представительную роль. Но Петр сделал распоряжение, что «в случае какой крайности» заменить его должен именно фельдмаршал.

Заключенный с турками мир был тяжел [11] , особенно в первых двух пунктах, которыми русские обязывались: 1) передать туркам Азов и срыть построенные по азовскому побережью города — Таганрог, Каменный затон, Новобогородицкий и 2) не вмешиваться в польские дела. С берегов Прута армия возвращалась разными путями. Шереметев отвел свои драгунские полки и семь пехотных из дивизии Вейде, согласно полученному

им распоряжению, в район Полонного и Острова, то есть в пределы Польши, хотя и близко от границы, чтобы следить за выходом шведского короля из Бендер. Вопрос о том, останется ли здесь Шереметев и дальше или уйдет вглубь России, приобретал исключительно важное значение: со стороны Порты пребывание русских войск в Польше вопреки мирному договору в любой момент могло стать предлогом к возобновлению войны, а в то же время удаление их из Польши грозило усилением шведской партии и даже полной потерей этого союзника для России. Поэтому ставка фельдмаршала в это время сделалась средоточием дипломатических сношений: П. П. Шафиров писал ему из Турции, Г. Ф. Долгоруков — из Польши, и они же через него, и он сам слали донесения царю или канцлеру Головкину.

11

Автор опускает описание дальнейших событий похода, которые сложились крайне неудачно для русской армии и привели ее на грань полного уничтожения. В результате Петр вынужден был заключить 23 июля 1711 года унизительный Прутский мирный договор, по которому Россия лишалась выхода к Азовскому морю и недавно построенного южного флота.

Соответственно Шереметев получил особые полномочия. «Понеже, — значилось в одном из данных фельдмаршалу «пунктов» от 3 августа 1711 года, — …всего имянно за переменяющимися конъюнктурами подлинно указом описать невозможно, то полагается на разсуждение и волю генерала-фельтмаршала, которому как доброму генералу надлежит чинить с помощию Божиею, не опуская времени, что к прибытку нашему, а к убытку неприятеля надлежит» ^{290} . Эти полномочия еще более расширились после отъезда Петра за границу: фельдмаршалу предписывалось иметь «частую корреспонденцию» с Шафировым и поступать «по тамошним (то есть турецким. — А. З.) конъюнктурам». Поставленный в необходимость руководствоваться в своих решениях политическими соображениями, Шереметев, естественно, испытывал чрезвычайные затруднения. По его признанию, создавшееся положение, когда он должен решать столь важный вопрос «без указу», было для него более «прискорбно и несносно», чем все перенесенные им «трудности и фатыги [12] » ^{291} .

12

Фатыги — глупости, производное от латинского fatuus — глупый.

Самым щекотливым пунктом в тягостных переговорах с Портой был вопрос о передаче Азова и о «раззорении» других крепостей. Шереметев лично был заинтересован в скорейшем выполнении этого условия, так как от этого зависела судьба его старшего сына, оставленного, как и П. П. Шафиров, до исполнений русскими условий Прутского договора заложником у турок. Г. Ф. Долгоруков его успокаивал: «…и всеконечно не изволь печалитца. Здержано будет: Азов с другими крепостьми отдан будет. И изволишь сам разсудить, разве мы сами себе недоброхоты, что не учиним по договору…»^{292}. Но как можно было отдать Азов, пока турки держали у себя Карла — тоже в нарушение мирного договора? В конце концов Петр согласился Азов отдать. Но Шафиров из Турции настаивал и на том, чтобы русским войскам, во исполнение Прутского договора, «податься к Киеву» из Польши: в противном случае, по его мнению, «шведская высылка», то есть отправка Карла XII из Турции, может не состояться.

Впрочем, само состояние расположенной в Польше армии не позволяло медлить с этим вопросом. Приближалась зима, а солдаты ничем не были обеспечены: «…мундиром весьма обносились, шуб, обуви и рукавиц не имеют…»; кроме того, «ротныя лошади едва не все померли, а пушечных стало кормить нечем…». При таких условиях «не токмо против неприятеля, но и на квартиры к своим краям, когда будут морозы, итти будет пехоте невозможно…». Наконец, в разоренной долгой войной Польше и провианта будет «взять негде»^{293}. Ввиду всего этого фельдмаршал решил в 20-х числах октября отойти со всеми войсками в свои границы. Но на конференции во Львове 7 ноября поляки, представители русской партии, заявили ему, что в случае ухода армии они опасаются «между поляками ребеллии» (то есть бунта). Поэтому фельдмаршал остановился на компромиссе: показывая «вид о выступлении», на самом деле медлил, оставаясь в пределах Полонного, Немирова и Белой Церкви и дожидаясь царского указа.