Феникс и ковер
Шрифт:
— Если я заговорю, — прошептала золотая птица, — он подумает, что тоже свихнулся.
— Давай я скажу. Но только что?
— Скажи так: «C'est vrai, monsieur. Venez onc voir!», [4] — ответил Феникс, и в следующее мгновение Роберт снискал себе неувядающую славу среди остальных детей, громко и отчетливо проговорив:
— Всё врё, мусью. Вени тонкуя.
Обрадовавшийся было святой отец сильно расстроился, когда обнаружилось, что знание Робертом французского языка ограничивается этими двумя фразами. Однако теперь у него не оставалось никаких сомнений в том, что пожилая леди была не единственной сумасшедшей вдеревне, а потому, решив, что было бы крайне опасно оставлять без присмотра сразу пятерых маньяков, он нахлобучил на голову бобровую шапку, вытащил из чулана
4
Это правда, мсье. Пойдемте с нами! (фр.)
— Я пойду первым, — сказал Роберт, когда они добрались до места, — и покажу вам, где оно лежит.
Воспользовавшись лопатой, они открыли каменный люк, и Роберт запрыгал вниз по каменной лестнице. Остальные последовали за ним и, естественно, нашли сокровище там, где оно и хранилось несколько последних веков. Нужно сказать, что в этот момент щеки детей окрасились румянцем гордости за столь удачно проделанное ими доброе дело.
А пожилая леди вкупе со священником схватили друг друга за руки и принялись плакать от радости, как это принято у французов, а потом опустились на колени и стали перебирать золото руками, без умолку лопоча нечто невразумительное. Потом добрая леди по три раза обняла каждого из детей и бессчетное количество раз назвала их «своими ангелами-хамителями», а еще потом леди со священником снова сплелись руками и принялись болтать. Они говорили так быстро, так взволнованно и так по-французски, что дети просто не знали куда деться от радости и умиления.
— А теперь нам следует уйти, — мягко прозвучал голос Феникса, прерывая этот золотой сон.
Дети потихоньку выбрались из подземелья и вышли из часовни, а вдрызг счастливые леди со священником были настолько заняты перемежающимися плачем разговорами, что и не заметили, что их «ангелов-хамителей» больше нет с ними.
Между тем, ангелы-хранители сбежали с холма, добрались до маленького домика пожилой французской леди, развернули на веранде свой верный ковер и, усевшись на него, коротко и ясно пожелали: «Домой!» Никто не видел, как они растворились в воздухе, — никто, кроме маленького Анри, который в тот момент сидел, расплющив нос об оконное стекло и созерцая проистекавшую на улице жизнь, но когда он рассказал об этом своей тетушке, она, конечно же, решила, что все это ему просто приснилось. Так что с этим было все в порядке.
— Это самое лучшее, что мы сделали в своей жизни, — сказала Антея, когда они сидели за чаем. — Отныне мы будем совершать одни только добрые дела, и ковер нам в этом поможет.
— Гм! — сказал Феникс.
— Что ты сказал? — спросила Антея.
— О нет, ничего! — поспешно ответила золотая птица. — Это я так, размышляю про себя.
Глава VII. ПЕРСИДСКИЕ КОШКИ
Если вы узнаете, что в один прекрасный день четверо детей оказались одни-одинешеньки на перроне вокзала Ватерлоо и что никто не пришел их встречать, вы, скорее всего, составите себе нелицеприятное мнение об их родителях. И будете совершенно неправы. У них были самые добрые и любящие родители в мире, и, конечно же, они самым тщательным образом позаботились о том, чтобы тетушка Эмили встретила детей на Ватерлоо, когда они будут возвращаться с рождественских каникул из Линдхерста. Было оговорено, каким поездом они приедут, и оставалось только уточнить дату. За день до отъезда наших четверых приятелей из Руфус-Стоуна мама написала тетушке Эмми письмо, в котором подробно изложила все, что касалось даты и часа прибытия, а также вагона, багажа и прочих мелочей. Письмо это она вручила Роберту и велела быстренько отнести на почту. Но надо же было так случиться, что в то утро поблизости от Руфус-Стоуна проходила выставка охотничьих собак, и по дороге на нее эти самые собаки повстречали Роберта, а Роберт повстречал их — и в результате напрочь забыл как о злосчастном письме, так и о том, что он вообще куда-то собирается ехать. Он вспомнил о нем, лишь когда они в пятнадцатый раз измеряли шагами длину вокзального перрона, попутно натыкаясь на пожилых джентльменов, заглядывая в лица пожилым леди, получая тычки от спешащих мимо людей и свирепые окрики типа «Прочь, мелюзга!» от груженых чемоданами носильщиков. То есть,
Так вот, когда Роберта наконец озарило, что вчера утром он забыл сделать одну кардинально важную вещь и что последствия его забывчивости могут быть поистине фатальными, он сказал: «О, черт!» и застыл, как вкопанный, посреди перрона, чем немедленно и воспользовался здоровенный носильщик с пятью тяжеленными гладстоновскими чемоданами в каждой руке и огромным ворохом зонтов под мышкой, врезавшийся в него со всего своего молодецкого размаху. Роберт был настолько оглушен сознанием своей вины и болью в коленке, которую едва не размозжил один из «гладстонов», что позволил негодяю безнаказанно удалиться, даже не прокричав ему в догонку обычного «Куда лезешь?» или «Разуй глаза!».
Когда остальные узнали, в чем было дело, они немедленно высказали Роберту все, что о нем думали, и, вынуждена признать, сделали это не в самых лестных выражениях.
— Нужно поехать в Кройдон и найти тетушку Эмму, — предложила Антея. — Заодно и на трамвае покатаемся.
— Ну да! — урезонил ее Сирил. — Представляю, как обрадуются эти надутые Джевонсы, когда увидят нас со всем нашим барахлом.
Тетушка Эмма, нужно заметить, проживала с некой супружеской четой по имени Джевонсы, и эти самые Джевонсы были очень строгими людьми, то есть пожилыми, обожающими всякие концерты да распродажи и ни на дух не переносящими детей.
— Вот уж мама точно обрадуется, если мы вернемся к ней, — заявила Джейн.
— Она-то обрадуется, да только никогда нам этого не покажет, потому что ей нужно будет наказать нас за идиотскую выходку Роберта с письмом, — сказал Сирил. — Уж я-то понимаю в таких вещах. Да и деньжат у нас маловато. Пожалуй, если поскрести по карманам, то на «четырехколесник» наберется (Сирил имел в виду четырехколесный кэб, который, в отличие от двухколесного, никто и никогда не называет «кэбом»), но на билеты до Нью-Фореста никак не хватит. Нам нужно просто поехать домой. Мама не будет слишком сердиться, если узнает, что мы так или иначе попали домой. К тому же, от тетушки Эммы ведь только это и требовалось.
— И все-таки нам лучше не дурить и поехать в Кройдон, — настаивала Антея.
— Да нет же! — сказал Роберт. — Готов поспорить, что тетушки Эмили нет дома. Эти Джевонсы каждый вечер таскаются по театрам, вот и она наверняка с ними увязалась. К тому же, дома нас ждет Феникс — и ковер! Я за то, чтобы взять «четырехколесник».
В результате дети кликнули «четырехколесник» (судя по тому, что пол экипажа был устлан соломой, им достался самый старомодный «четырехколесник» в городе), и Антея попросила кэбмена со всей возможной осторожностью доставить их домой. Кэбмен выполнил приказ не только с осторожностью, но и с большим удовольствием, ибо Сирилу пришлось отдать за это золотую монетку, которую папа подарил ему на Рождество. Это порядочно испортило всем настроение, но Сирил не решился спорить о плате за проезд, ибо опасался, как бы кэбмен не подумал, что молодой господин не может позволить себе брать кэбы, когда ему вздумается. Исходя из примерно тех же соображений, он попросил кэбмена не заносить багаж в дом, а оставить на крыльце, и прежде чем позвонить, долго ждал, пока экипаж не скроется за углом.
— Очень не хотелось бы, — объяснил он остальным, берясь за ручку звонка, — чтобы Элиза или кухарка стали при нем допрашивать нас, как последних сосунков, почему это мы приехали одни.
С этими словами он позвонил, и в тот самый момент, когда изнутри до детей донеслось звяканье колокольчика, они вдруг обрели нерушимую уверенность в том, что им очень долго придется ждать, пока им откроют. Вы, может быть, замечали, что когда дома никого нет, дверной колокольчик звучит как-то по-особенному. Почему это так, я не берусь объяснить, но это истинная правда.
— Они, наверное, там переодеваются, — робко предположила Джейн.
— Не то время, чтобы переодеваться, — ответила Антея. — Шестой час уже. Скорее всего, Элиза ушла на почту, а кухарка где-нибудь развлекается.
Сирили позвонил снова. На этот раз колокольчик не пожалел усилий, чтобы доказать детям, что в доме и впрямь не было ни единой человеческой души. Они позвонили в третий раз, и приникли ушами к двери. На сердце у каждого было тяжело. Да вы и сами знаете, как не сладко бывает оказаться перед закрытой дверью раодного дома, да еще когда на дворе стоят сырые январские сумерки.