Феномен Солженицына
Шрифт:
Михаил Александрович Лифшиц был первым и среди тех, кому Александр Трифонович дал на отзыв и только что прочитанную им рукопись солженицынского романа «В круге первом».
Этих двух – очень разных – людей связывали особые отношения.
Но об этом – чуть позже. А сперва надо всё-таки хоть несколько слов сказать об этом замечательном человеке, имя которого и тогда было, как говорится,широко известно в узких кругах,а ныне и вовсе уже мало кому известно.
Друзья и недруги иронически называли егопоследним марксистом.Сам он на эту кличку не обижался. От своей упорной приверженности марксизму не только не открещивался, но даже гордо на ней настаивал. Не обиделся он и на совсем ужеобидную
Один писатель, живущий ныне за рубежом, – писал он в этом предисловии, – назвал меня «ископаемым марксистом». Конечно, ископаемым быть нехорошо, хотя бывают и полезные ископаемые. Но, принимая долю истины, заключённую в этой характеристике, скажу только, что лучше быть ископаемым марксистом, чем ископаемым проповедником реставрации Бурбонов. Остальное покажет время. «Кто будет жить, тот увидит», – говорят французы.
Этим «живущим ныне за рубежом» писателем, который назвал его ископаемым марксистом, был А. И. Солженицын. Именно в него метил Михаил Александрович своей ответной репликой об «ископаемом проповеднике реставрации Бурбонов». И именно к нему обратил последнюю фразу этого своего иронического пассажа: «Остальное покажет время. Кто будет жить, тот увидит».
С той поры как были написаны эти слова, прошло – для истории – не так уж много времени. Но те, кто жил в эти годы, увидели многое. В том числе – крушение гигантской империи, недавно ещё казавшейся самым убедительным воплощением марксистской доктрины.
До этих ошеломляющих событий Михаил Александрович не дожил. Но и тогда, полвека тому назад, марксизм был уже весьма сильно скомпрометирован множеством гнусных, кровавых злодеяний, совершавшихся от его имени.
Будучи человеком умным, Михаил Александрович не закрывал на это глаза. Однажды случилось так, что я целый месяц сидел с ним за одним столом – в столовой переделкинского Дома Творчества. И мы вели долгие увлекательные беседы. Говорили о том, о чем тогда говорили все в нашем кругу: о Ленине, о Сталине, о том, в какой исторический тупик завели нас эти бывшие наши вожди. И тут мы с Михаилом Александровичем оказались полными единомышленниками. Сталина он ненавидел. Никто, говорил он, так не надругался над марксизмом, как этот кровавый палач и недоучка.
В таких вот беседах и проходил наш переделкинский месяц.
А однажды пришлось нам с ним поехать в Москву – на какое-то важное собрание в Союзе писателей. Собрания эти тогда бывали весьма бурными и интересными, и мы старались их не пропускать.
Вдвоём мы поймали такси и отправились, продолжая в пути вести обычные наши разговоры. Точнее – один и тот же нескончаемый разговор на одну и ту же постоянную тему: какой гад Сталин, и какие отклонения от классического марксизма допустил Ленин. А когда подъехали к ЦДЛ, выяснилось, что тут пути наши на время должны разойтись. Для Михаила Александровича, как и для всех членов партии, собрание должно было начаться в четыре, а для нас, беспартийных, – в шесть, после того как партгруппа все обсудит и примет свои решения. Таков был всегдашний порядок, о котором я то ли не знал, то ли забыл.
Узнав об этом, я чертыхнулся, размышляя, как мне теперь быть. Ехать домой – не стоило: не успею приехать, как уже надо будет возвращаться. А болтаться два часа где-нибудь в буфете с местными завсегдатаями-алкашами тоже не больно хотелось.
– Но ведь у вас есть ещё один, третий вариант, – тонко улыбнулся Михаил Александрович. – Вы можете присоединиться к нашей фракции.
– А вот это, – не без удовольствия ответил я, – невозможно. По причинам, которые мы с вами только что обсуждали.
Чем там кончились
Помню только, что когда собрание наконец началось, одним из первых ораторов на трибуне оказался мой Михаил Александрович. И перед аудиторией, сверху донизу нашпигованной стукачами, он произнёс речь, которую я – без ложной скромности – воспринял как не лишённый остроумия ответ на моё объяснение причин, по которым я не мог и нехотел присоединяться к «их фракции».
– Я, – сказал он, – как вы знаете, марксист. Сейчас это не модно, но тем не менее, я марксист. Так вот, позвольте мне объяснить вам, почему, несмотря ни на что, я продолжаю оставаться марксистом.
И далее он кратко, но выразительно пересказал знаменитую новеллу Боккаччио, в которой повествуется о том, как почтенный торговец сукнами, проживавший в городе Париже, решил обратить в христианскую веру своего друга, еврея Авраама, тоже весьма богатого и почтенного купца. Еврей всячески этому противился, но его друг-христианин не щадил сил, чтобы добиться успеха.
Наконец еврей, побеждённый настойчивостью своего друга, сдался. «Хорошо, – сказал он, – я готов сделаться христианином. Но сперва я отправлюсь в Рим, дабы там увидать того, кого ты называешь наместником Бога на земле, увидать его нравы и образ жизни, а также его братьев кардиналов. Если, поглядев на них, я смогу окончательно убедиться в преимуществах твоей веры над моей, – приму крещение. А коли нет, как был, так и останусь евреем».
Услышав такой ответ, купец-христианин решил, что все его труды пошли прахом: кто же поверит в истинность христианской веры, увидав, как живут высшие иеарархи Римской католической церкви, как глубоко погрязли они в пьянстве, обжорстве, роскоши и разврате.
Каково же было его изумление, когда его друг-еврей, вернувшись из Рима, объявил, что согласен. Да, побывав в Ватикане, он окончательно убедился, что должен принять христианство. Если, несмотря на то, что вытворяют те, кому заповедано быть главными хранителями заветов Христа, христианская вера не только не рушится, но даже с каждым днем обретает все новых и новых адептов и последователей, – значит, это действительно ИСТИННАЯ ВЕРА.
Пересказав эту замечательную историю, Михаил Александрович, весьма собою довольный, повторил:
– Теперь, я надеюсь, вы поняли, почему я остаюсь марксистом.
С Твардовским, как уже было сказано, Михаила Александровича связывали особые отношения.
Начать с того, что, несмотря на разницу в возрасте, они были «на ты». Вообще-то этому удивляться не приходится: такое порой случается. Вот, например, Алексей ИвановичПантелеев был «на ты» с С. Я. Маршаком, который был аж на двадцать лет его старше, а М. А. Лифшиц был старше А. Т. Твардовского всего лишь на пять. Но в середине 30-х, когда молодой Твардовский был студентом МИФЛИ (Московского института философии, литературы и истории), Михаил Александрович был в том же институте профессором. И не просто профессором, а одним из самых блестящих и самых почитаемых тогдашних московских профессоров.
Впрочем, когда они перешли на ты, я сказать не могу. Случилось это, надо полагать, позднее, когда Александр Трифонович уже не был студентом. Но, согласитесь, не так часто это бывает, чтобы даже бывший студент тыкал даже и бывшему своему профессору….
Отношения у нас с ним, – вспоминал Михаил Александрович, – бывали разные, несмотря на нашу взаимную искреннюю любовь друг к другу. Помню, что называл он меня «кассовым автором» в том смысле, что тираж «Нового мира» после моих статей не упал. К сожалению, их было не так много – отчасти по внешним обстоятельствам, отчасти вследствие влияния «портфеленосцев», которые сами хотели быть Белинскими…