Феодальная монархия во Франции и в Англии X–XIII веков
Шрифт:
Ни этот парламент, ни следующий, который был созван с соблюдением обычных форм, не принесли умиротворения. Роялисты не признавали протектората Симона де Монфор, и даже сам Гильберт Клер упрекал своего коллегу в высокомерии и алчности. Бароны пограничных с Уэльсом областей не оставляли оружия. Королева приготовляла во Франции отряды для вторжения в Англию. Папские посланцы запугивали духовенство. «Стражи мира» (custodes pacis), учрежденные в каждом графстве, были не в силах поддержать порядок. Произведенные в последнее время исследования судебных документов показали, что Симон держался только при помощи террора и что ему не удалось получать регулярные финансовые средства. Он посылал в графства эмиссаров, которые собирали контрибуции и содействовали образованию партизанских банд. Усадьбы родственников и чиновников Генриха III подвергались систематическому разграблению то окрестным населением, то гарнизонами замков. Моряки буйной конфедерации Пяти Портов сделались пиратами и наводнили Ламанш [988] .
988
CCCLXXI, стр. 223–239, 285–293; CLXVII, стр. 232 и сл.; DCXLII, стр. 123 и сл.
Бегство принца Эдуарда, которого держали, как заложника, явилось сигналом крушения. Молодей Гильберт Клер присоединился к нему, предварительно получив от него обещание, что монархия будет действовать в духе Оксфордских провизий. Эдуард энергично повел решительную войну. Симон де Монфор потерпел
989
CLXVII, стр. 238 и сл.; CCCLXXI, стр. 149–167, 172–173.
990
CXXXVII, стр. 183–184.
Такая политика продлила беспорядки. «Лишенные наследственного имущества» продолжали войну, и в Англии начался хаос. Папа Климент IV, друг Людовика Святого, был того мнения, что Генрих III и его семья погубят себя, а вместе с собой и «благородный лен римской церкви»; его легат, кардинал Оттобони, добился, наконец, того, что было подписано «Кенильвортское соглашение» (Dictum de Kenilworth), и Гильберт Клер, которому было противно положение, занятое королем, потребовал с оружием в руках его исполнения; лишенным имущества разрешено было выкупить свои земли у новых владельцев за цену, которую должен определить суд по степени их виновности. В 1267, г. гражданская война, наконец, прекратилась, оставив Англию в состоянии: полного) истощения. Королевская власть, обедневшая, лишенная средств действовать, погрузилась в летаргический coin до того момента, когда Эдуард I ее пробудил. Единственным извлекшим из этой борьбы выгоду был Ллевелин, более могущественный и независимый в своем Уэльсе, чем когда бы то ни было [991] .
991
CCCLXXI, стр. 167–221, 249, 258–262; CDLXXII, стр., 489 и сл.; DCXL, I, стр. 313–317; DCXLIII, стр. 119–136.
VI
Характер и результат этих кризисов
Каков был истинный смысл этих движений XIII в. и что из них получилось?
Столкновения между обоими королями и их противниками были жестокими, потому что Иоанн и Генрих III совсем не были подготовлены к уступкам, а результаты этих столкновений были очень незначительны, так как англичане были еще очень далеки от того, чтобы усвоить себе идею конституционного строя.
Как мы уже говорили, потеря французских ленов не уменьшила королевского могущества в Англии: она ограничила поле деятельности людей короля, но зато сконцентрировала их энергию, до сих пор слишком разбрасывавшуюся. Они не перестали быть трудолюбивыми и предприимчивыми. Большая часть царствований Иоанна и Генриха III является периодом нововведений финансовых и административных. Вестминстер решительно стал центром государства. Там постоянно заседает Палата шахматной доски, имея свой собственный специальный персонал, свою печать, а вскоре и своего особого канцлера, а под рукой — главную королевскую казну. Эта Палата является великой административной силой, наблюдает за всеми служащими, за деятельностью шерифов, назначает ревизии. Она находится в постоянных сношениях с судебной курией, которая также служит интересам короля, развивая новую судебную процедуру на основании writs и совершенствуя общее право, common law. Это судебное учреждение, которое во время Генриха III считало в своих рядах таких выдающихся людей, как Брайтон, еще не получило своей окончательной формы. Брактон дает нам лучшее описание его, говоря [992] , что в нем находятся главные общие и постоянные судьи, заседающие при короле, a latere regis, т. е. также кочующие, как и он, и «другие постоянные судьи», заседающие «в определенном месте», в Вестминстере; первые судят coram rege, как бы перед королем, и специализируются на крупных уголовных делах и делах, касающихся короля или крупных баронов, а также переданных из других судов; это — отборные юристы, которые разрешают трудные казусы, толкуют и создают право; вторые образуют курию общих тяжб. Наконец, рядом с этими официальными отделами есть еще один, который по-прежнему зависит от канцелярии и который по своему домашнему и расплывчатому характеру дает королю возможность, в случае надобности, избежать контроля даже своих чиновников; это, как мы видели, «Дворец» (Hotel). Чтобы обеспечить связь с местной администрацией, существуют разъездные судьи, которые выделяются из королевской курии, чтобы председательствовать в куриях графств и, в случае надобности, контролировать шерифов. Король, таким образом, располагает очень основательной правительственной оснасткой, способной выдержать всякий шквал. Он почти всегда может иметь к своим услугам людей по своему выбору; к тому же его чиновники, даже имеющие независимый характер, работают все время для его величия и на погибель соперничающих с ним властей [993] .
992
XX, т. II, стр. 307 и сл.
993
См. особенно DCXL, I, стр. 12 и сл., 23 и сл., 97,151 и сл., 201–205, 240–241, 256 и сл., 235 и сл.; CDLXXIII, стр. 111 к сл.; CLXVII, стр. 137–143; CCVIII, стр. 19 и сл.; CDLXXXIV, гл. VI–IX.
Из прежней Curia regis сохраняются Совет и Великий совет непосредственных держателей. Эти Consilium и Magnum Consilium, как это показывают и самые названия, являются двумя видами королевской Curia, которая по обстоятельствам, или по воле короля, или по известному обычаю то сокращается, то расширяется. Не существует Совета в современном смысле этого слова: король советуется, как и раньше, с людьми которые находятся при нем и к которым он питает доверие; эти consiliarii во время несовершеннолетия Генриха III играли большую роль, и бароны могли тогда увидеть, что королевство может управляться советом; но это изменчивая и подвижная корпорация из знатных и чиновников, это не выделившийся путем дифференциации особый орган; у него нет канцелярии, нет собственных средств добиться исполнения своего решения; только «Оксфордская система» создает настоящий совет в 1258 г. на несколько лет [994] . Само собой разумеется, нет также и парламента в современном смысле этого слова; это слово появляется в официальных документах в 1242 г., как синоним Magnum Concilium, так же как во Франции оно около этого же самого времени появляется для обозначения судебной сессии Curia regis; частое
994
CLII, стр. 16–68; DCXL, I, стр. 10–12.
Наконец, король в Англии, как и во Франции, может призвать в свою курию, кого он хочет. В XII в. уже призывали рыцарей, например, по четыре от графства, чтобы осведомить курию о судебных делах. В XIII в. королю иногда кажется выгодным не довольствоваться советом своих баронов. И роялисты, и противники короля, и те и другие пытаются во время кризисов опереться на средние классы, и таким образом создаются прецеденты, причем никто и не замечает их важности. Одним из древнейших документов, относящихся к этому вопросу, является письменный приказ от 7 ноября 1213 г.; Иоанн подготовляет войну с Францией; он созывает собрание, в котором элемент мелкого дворянства должен уравновесить элемент баронов, не внушающих доверия. И король пишет шерифам всех графств:
«Мы приказываем тебе прислать в Оксфорд к 15 ноября всех рыцарей из твоего бальяжа, которые уже призывались, вооруженными; а также баронов, лично каждого, невооруженных; и пришли туда к тому же времени четырех благоразумных рыцарей из твоего графства, чтобы поговорить с нами о делах нашего королевства» [995] .
При Генрихе III можно насчитать несколько случаев созыва рыцарей графств, именно в 1227 и в 1254 гг. Начиная с царствования Иоанна есть также примеры призыва горожан в ограниченном количестве. Мы видели, что Симон де Монфор призывает себе на помощь рыцарей и горожан. Генрих III, освободившись от Симона де Монфор, находит еще полезным призвать в 1267 г. «самых благоразумных людей из королевства, великих и малых». В 1268 г. он созывает в парламент уполномоченных от двадцати семи городов. В 1254 г. было особо указано, что два «честных и благоразумных рыцаря», являющихся из каждого графства, должны быть избраны курией графства [996] . Но обычно этих, нельзя сказать «депутатов», но уполномоченных от среднего класса выбирает шериф. В этом хотели видеть зародыш палаты общин. Это зависит от точки зрения. Можно и в созыве Людовиком Святым горожан для обсуждения «дела о монете» видеть зародыш собраний третьего сословия. Но во всяком случае следует помнить, что обычай призывать в курию «благоразумных людей» из среднего класса уже древний и что парламент, собранный Симоном де Монфор, был крайним средством и что никто тогда и не думал, что создается новое учреждение. Казалось естественным, с давних пор, обращаться в некоторых случаях к людям, которые могли доставить ценные сведения и которых было бы полезно осведомить о «делах королевства». Это были очень старые традиции на Западе. Но никто и не мечтал о регулярном представительстве от графств и городов, ни о парламентском контроле [997] .
995
СХХХIII, стр. 282; CDXVII, сто. 85 и сл.
996
СХХХIII, стр. 366.
997
DIХ, стр. 1–83, 259–260; DX, стр. 1–70, 223–224; DXXX, passim;, CCCLXVIII Введение, CXLIV, passim; DCLXXVII, стр. 735 и сл.; DLXVI, DXСIII, стр. 580–585. Краткое изложение и библиография в DCXXVII, III, стр. 725 и сл., или DXX, стр. 348 и сл.
Единственное препятствие, затруднявшее короля и его чиновников, заключалось, как и во Франции, в феодальном обычае и в частности в обычае, требующем согласия на денежную помощь.
Но существовала ли, хотя бы у юристов, которые окружают короля, идея о том, что права монарха должны иметь границу и что есть правила, которые выше его? Да, эта идея смутно существует, и мы находим ее выражение в половине XIII в. в трудах королевского судьи Брайтона. Закон, пишет он, делает короля, и нет короля там, где царствует произвол, а не закон. Будучи орудием и наместником бога, «король может делать в своих владениях только то, что справедливо. Против изречения, «то, что угодно государю, имеет силу закона», нельзя возразить, так как «что угодно государю» вовсе не означает то, что дерзко захвачено волей короля, а то, что было сделано с целью утвердить право и было правильно установлено после обсуждения, причем король своим авторитетом подкрепил мнение своих «магистратов». В другом месте Брактон говорит еще: хотя английские законы и не писанные, это тем не менее законы, так как все, что было справедливо решено и одобрено советом и согласием магнатов и скреплено властью короля, все это имеет силу закона.
Таким образом, король должен уважать закон, и он издает новые законы только по совету магнатов и людей опыта, с которыми он совещается. Но нет никого выше короля. «У него нет пэра, ни соседа, ни высшего над ним», кроме бога. Никто не может заставить его загладить несправедливость, можно только просить его, и если он откажет, то только один бог может его покарать. Никто не может ни отменить, ни оспаривать, ни истолковывать хартии, которые он дает; если является какое-нибудь сомнение, то только он один может дать объяснение. Только он один может творить право, точно так же как наказание некоторых преступлений и поддержание общественного мира являются его прерогативами и не могут быть переданы другим иначе, как по специальному полномочию [998] .
998
XX, II, стр. 19, 33, 305 и сл. и т. д.; отрывки из Брайтона в CXXXIII, стр. 412–413; СDLIII, стр 30–33; ср. CCCLXVIII, стр. 101–103 (заметка The fundamental law in Bracton), CCCLXII, стр. 252–254; СCIX, стр. 34–40; 66–73.
Я не знаю, правильно ли понимали эти тексты те историки права и политических учений, которые их истолковывали. Мне кажется, что их надо сопоставить с теми, в которых Брактон заявляет, что только королевская курия может в судебных делах разрешать сомнительные случаи, которые нельзя объяснить при помощи какого-нибудь прецедента. Надо представить себе настроение высокомнящего о себе чиновника. Только тогда, пожалуй, можно будет проникнуть в глубину его мысли. Закон и даже король для него лишь отвлеченные понятия. Действительное же, живое, — это курия, частью которой он является, курия, украшенная присутствием баронов или сведенная к совету из «благоразумных людей», знающих свое ремесло. Король, вельможи, которые обязаны оказывать ему помощь, чиновники, которые ому служат, составляют для него одно целое. Теория очень удобная, позволяющая людям из Палаты шахматной доски и судьям a latere regis управлять, взывая то к богословскому аргументу о короле — служителе бога, не имеющем себе равного, то к аргументу о согласии магнатов, и противопоставляя в том или другом отдельном случае, по мере надобности, то короля магнатам, то магнатов королю. Совершенно так же в настоящее время во Франции какой-нибудь директор департамента в министерстве будет говорить то о законе и о государственном совете, то о воле парламента, смотря по тому, что нужно для данного случая. Противоречия не смущают Брайтона и ему подобных: они ими пользуются для того, чтобы делать, что угодно. К тому же этот маккиавелизм, быть может, еще и совсем бессознателен.