Феодора
Шрифт:
Экебол не мог знать, что Юстиниан упомянут префектом лишь для придания веса собственным распоряжениям, не подозревал он также о том, что с принцем никто никогда не заговаривал о Феодоре. Если бы ему были известны действительные обстоятельства, при которых Феодора попала в немилость к Каппадокийцу, он мог бы и сам решить, что с нею делать. Если бы он даже отрубил ей голову — и это было бы одобрено начальством.
Его связь с префектом была, однако, сравнительно хрупкой. Она осуществлялась через его семью, которая была весьма влиятельной в Тире, хотя они с Иоанном и без того неплохо понимали друг друга. Однако перед
Во всяком случае, Экеболу было очевидно одно — перед ним дело не из тех, когда легко принять окончательное решение.
В этот момент вошел начальник стражи и, салютуя, проговорил:
— Раб умер, как было приказано, светлейший.
Но Экебол отмахнулся от него. Все это сейчас было совершенно не важно. Главное — обдумать две вещи. Первое — упоминание Юстиниана в письме. Если правитель и в самом деле лично заинтересован в Феодоре, Экебол поступит правильно, если станет действовать в строгом соответствии с инструкциями. Второе — существо инструкций. Ему приказано изгнать Феодору, но ничего не сказано о том, чтобы казнить ее. Она вполне заслуживает смерти, и если бы он, отклонившись от указаний, умертвил бы девушку, то должен был бы подать рапорт, а рапорт мог бы быть утвержден лишь на основании расследования, проведенного чиновником-инспектором из столицы империи. Но именно расследование больше всего страшило Экебола, ибо в ходе его могли всплыть несоответствия между суммами собираемых налогов и поступающих в столицу.
Вдруг ему в голову пришла неплохая мысль. Он прикажет сослать ее. В конце концов, что такое изгнание? Об этом ничего не сказано, а значит, решение остается на его усмотрение. Он облизал губы. А что нужно ему? Чтобы женщина умерла, и какая разница, каким образом…
Однажды Феодора уже стала свидетельницей изгнания, когда жертвой его была другая женщина. Обстоятельства ее собственного преступления были неизмеримо более серьезными, чем те, с которыми пришлось столкнуться Македонии. Только в одном отношении у нее было преимущество — ее не насиловала солдатня. Но за это она должна была благодарить извращенное тщеславие Экебола. Поскольку она принадлежала ему, наместник считал нецелесообразным позволять другим мужчинам развлекаться с ней. Это спасло ее от тяжкого и постыдного надругательства.
На этом преимущества и заканчивались. У нее самой не было другой маленькой Феодоры, чтобы сказать слова утешения или просто подарить ожерелье. Все обстояло гораздо хуже. Она была выслана без промедления, в единственном грубом холщовом платье, к самой дальней границе цивилизации, лежащей за городом Арсиноя. Ей было приказано отправляться в одиночку в дикую ливийскую пустыню.
Позади нее остались последние оливковые рощи и крохотные орошаемые поля самого отдаленного поселения Киренаики. Перед Феодорой простиралась обнаженная и грозная в своей бесплодности величайшая пустыня мира.
Экебол не проявил ни на драхму милосердия. Это не было обычным изгнанием. Ее можно было посадить на корабль, готовый к отплытию, или каким-то другим образом дать ей шанс выжить. Вместо этого она была обречена на ужасную участь: смерть от истощения, жажды и немилосердно палящего солнца.
Даже солдаты, огрубевшие за годы службы в империи, с
Поглощенная своим несчастьем, Феодора сперва не обращала внимания на окрестности. Она ни слова не сказала Экеболу о своем положении, а раб, очевидно, даже под пыткой не сознался в этом. Кто был отцом ее ребенка — она не знала и, возможно, никогда не узнает. Но она была убеждена, что ни за что не доставила бы удовольствия этому тирийскому скорпиону узнать о ее самой сокровенной тайне.
Итак, она шла в одиночестве по пустынной каменистой дороге, ощущая усталость и слабость и чувствуя, как слезы наполняют ее глаза и бегут по щекам. Но после того, как слезы кончились, она стала смотреть вперед и больше ни разу не оглянулась.
Впервые в жизни она столкнулась с настоящей пустыней. Живя в Киренаике, она все эти месяцы провела, фактически не покидая дворца. Со слов других людей, пустыня представлялась ей плоской, бескрайней и состоящей из сплошного желтого песка. Но вместо этого она видела высокие плоскогорья, широкие равнины, покрытые окатанной галькой, и отдельные глыбы, которые лежали здесь еще с тех времен, когда на месте пустыни плескалось море, фантастические утесы и голые пики вдалеке — и все это в диких и ярких красках, не знающих полутонов.
Под ее сандалиями стелилась караванная тропа, тысячелетняя магистраль через пустыню, обрамленная выбеленными солнцем останками лошадей и верблюдов. Казалось, все эти животные погибли в одно мгновение, хотя на самом деле это была записная книжка смерти за многие столетия.
Феодора продолжала свой путь. Через час после того, как караванный путь обогнул подножие диких вулканических нагромождений и начал виться по дну глубокого ущелья среди крутых откосов, жар, отражаемый ими, стал невыносимым. Вокруг исчезли всякие признаки жизни.
Она была одна и близилась к смерти. Воины разрешили ей надеть сандалии, иначе ноги ее были бы изодраны в клочья острыми камнями. Из лоскута своей грубой одежды она сделала подобие покрывала и поддерживала его руками над головой, хотя от усталости не раз роняла его.
Медленно и неумолимо жажда охватывала все ее существо. Сначала это была обыкновенная сухость во рту, на языке и в горле, мучительная, но терпимая. Затем она проникла в тело, охватила все тело, все мягкие ткани — будто гигантский вампир высасывал из нее все соки. И наконец она почувствовала, как сами кости стали терзаться свирепой жаждой влаги.
Она больше не плакала: она не могла себе позволить терять жидкость.
На второй день около полудня она услышала позади голоса людей и рев верблюдов. Она тотчас опустилась на скалу, хотя та и была раскаленной, и стала ждать.
Это мог быть только караван. Впервые у нее вспыхнула надежда. Может быть, эти люди дадут ей напиться, но возможно и большее — они отвезут ее туда, где она сможет укрыться…
Дно ущелья, где она находилась, было покрыто песком и камнями, среди которых попадались колючие пустынные растения. Феодора видела, как караван обогнул скалу и оказался весь перед ней. Он был невелик, не более двадцати верблюдов, большинство из которых были навьючены товарами, а два или три несли на себе вооруженных людей.