Феодора
Шрифт:
Она переставляла ногу, затем другую, и все это бесконечно повторялось, всякий раз требуя мучительного напряжения всех сил. Теперь ее вел только инстинкт. Казалось, ее дух и тело продираются сквозь пустыню не вместе, а порознь, держась друг от друга на некотором отдалении и связанные только ниточкой жизни, такой слабой, что она могла лопнуть в любой миг.
День тянулся бесконечно долго, и каждая минута казалась неделей, а каждый час — годом адских мучений.
Теперь у нее не было ни малейшего представления о том, где она находится. В конце концов караванный путь привел ее к краю каменистого
Странно, что этот мираж являл собой зеленую рошу, а не водные пространства, но она знала, что это обман, и там ничего нет, кроме раскаленного воздуха.
Она не обратила на него внимания и начала спускаться по склону вниз, в долину, глядя перед собой. Ее озадачила устойчивость этого видения. Оно продолжало колебаться, но не менялось и не исчезало, как должно было быть. Теперь оно плясало прямо перед ней, а караванная тропа шла прямо через него. Так нередко случалось с миражами, как она успела заметить, и поэтому продолжала тащить свое тело вперед.
Как медный раскаленный молот, висело над ней солнце.
Она старалась не замечать мираж, но через какое-то время не смогла удержаться и взглянула на него. Видение оставалось на месте. Это озадачило и обеспокоило ее. А что, если это реальность? При такой мысли она засмеялась, но внезапно оборвала смех.
Казалось, этот хриплый, клокочущий звук исходит из уст другого существа.
Феодора долго смотрела на каменистую землю под ногами, и только после этого разрешила себе поднять глаза. Наверняка эта мучительная иллюзия теперь рассеется.
Перед нею в тени деревьев стояла хижина.
Маленькая глинобитная постройка, но все же жилье. А вокруг высились финиковые пальмы. Это был оазис.
В то же мгновение ноги отказали ей. Усилием воли ей удавалось в течение нескольких последних часов держаться вертикально, но сейчас она рухнула плашмя как подкошенная.
Падение оглушило ее, и какое-то время она лежала неподвижно. При других обстоятельствах Феодора, возможно, просто осталась бы там, где упала, пока не умерла бы от истощения. Однако спустя всего несколько минут она слегка пошевелилась и подняла голову. Она действительно видела оазис. Он все еще был на месте. Феодора попыталась прикинуть расстояние — выходило что-то около римской мили.
Ей показалось, что вокруг заколыхался красный туман. Она снова закрыла глаза. Усталость и перенесенные страдания приковали ее к пустынной дороге.
Но даже в этом отчаянном положении упрямая искра жизни внутри отказывалась угаснуть. Она не должна умереть!
Спустя долгое-долгое время Феодора снова открыла глаза, собирая остатки сил и воли для последней попытки.
Как ей удалось подняться на ноги в этот раз, для нее навсегда осталось загадкой, как и то, каким образом она преодолела эту бесконечную милю до оазиса. В последней сотне локтей каждый шаг был отдельной зверской пыткой.
Она ощутила тень — пальмы. Как в клубящемся мраке было ее сознание, но она смутно сознавала, что находится там, где живут люди.
Оазис был крошечным. Несколько десятков финиковых пальм, дюжина хижин из глины, колодец, обложенный камнем. Все население едва насчитывало четыре десятка
Феодора оказалась на единственной грязной и кривой улочке. Темные лица, лица жителей пустыни, смотрели на нее. Это были берберы [46] , часть дикого народа, обитающего в сердце песков, вдоль караванных путей, и совершающего набеги на путников.
46
Берберы — название этой группы североафриканских народов появилось позже, в VII веке. Являлись потомками древнего населения Северной Африки — ливийцев. Преобладали смуглые, черноволосые расовые типы, однако встречались среди берберов блондины со светлыми глазами
Шатаясь, она двинулась к ним.
— Воды! — хрипела она, не будучи в состоянии произнести ни слова членораздельно.
Смуглые лица отвернулись от нее. Даже здесь приказ Экебола имел силу.
Она почти вслепую двинулась к колодцу, туда, откуда слышалось легкое журчание воды. Но теперь бородатые берберы смотрели на нее с ненавистью.
— Уходи! Убирайся прочь! — кричали ей.
— Я хочу пить! — умоляла она шепотом.
— Ты хочешь пить? Что нам до этого? Ты пришла погубить нас? Убирайся! Проваливай отсюда!
Они угрожающе шагнули к ней, женщины присоединились к мужчинам в общем желании избавиться от нее, движимые только страхом вызвать немилость правителя Киренаики.
Она сделала усилие и почти вслепую прошла дальше, почти в агонии, не понимая, куда движется. В тени глинобитной стены она смутно различила какую-то скорченную фигуру в рваных лохмотьях. Слепой старик с белыми глазами, впалой высохшей грудью, редкими волосами на подбородке и губами, бормочущими бессмысленные слова. На пыльной земле возле него валялась бронзовая миска, он просил милостыню, но никто ему ничего не подавал.
Проходя мимо слепого старца, сидящего на краю деревни, она попыталась в отчаянии заговорить с ним. Но слова не могли прорваться сквозь ее опухшие губы. Она попыталась снова, и ее рот исторг скрежет: «мендици…»
Грязное существо в лохмотьях не обратило на нее ни малейшего внимания и продолжало бормотать, подняв незрячие глаза к небу. Она поняла, что нищий был не только слеп, но и глух. Слабо замерцавшая было надежда угасла. Даже если бы он услышал ее слово, слово Братства, он вряд ли отнесся к ней как брат. Скорее всего, он не был связан с другими нищими и зависел только от милости своей деревни, которая и поддерживала слабую жизнь в его старых костях.
Она двинулась дальше, в пустыню, ведомая только отчаянием.
Теперь идти было некуда. За спиной остались сладкая тень пальм и журчание чудесной воды.
Как далеко ей удалось продвинуться, она не знала, но в конце концов произошло неизбежное — она упала. На этот раз она больше не шевелилась: судьба потребовала от нее слишком многого.
С ясного неба к добыче скользнула черная тень. За ней еще одна, столь же зловещая, и еще, еще… Стервятники пустыни слетались и рассаживались на скалах, отбрасывающих черные тени на неподвижно распростертое тело. Они собрались на страшный пир, который вскоре должен был начаться…