Фернандо Магеллан. Книга 3
Шрифт:
– Мы говорили о человеческом предназначении, – возвращаясь со звезд, сказал Пигафетта.
– А я второй день думаю о шпаклевке, – признался Франсиско, подсаживаясь к ним. – Здесь нет смолы, пригодной для судов. Нужна вязкая, прочная смола, нужен вар.
– Разве наш уже кончился? – спросил рыцарь.
– Одна часть утонула с «Сант-Яго», вторая уплыла в Испанию на «Сан-Антонио», третья давно использована. Мы надеялись найти смолу на островах, да, видно, ошиблись.
– Что же делать?
– Будем искать.
– В городе?
– Завтра Элькано отправится на берег – он знает толк
– Сегодня ты с Жуаном принимал послов Сирипады. Зачем они приплывали?
– Зовут его с сыном во дворец.
– Что ответил капитан?
– Третий раз отказался, обещал прислать Хуана с Баррутией.
– Я бы не рискнул… – покачал головой священник.
– Почему?
– Мавры слишком настойчиво приглашают их к властителю. Нет ли тут подвоха?
– Не знаю, не думал… – Альбо устало улыбнулся, закрыл глаза, прислушался к звукам у костров. Морщинки на лице разгладились, но оно не стало моложе, казалось окаменевшим.
– Сейчас бы спросить Сан-Мартина… – загрустил Пигафетта. – Звезды часто говорили ему правду.
– Он обещал пережить Барбосу, – не открывая глаз, возразил штурман.
– Упокой души их, Господи! – вздохнул францисканец. – Никто не ведает своего конца, «доколе не порвалась серебряная цепочка, не разорвалась золотая повязка, не разбился кувшин у источника, не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он был; а дух улетит к Богу, давшему его» (Еккл. 12, 6–7).
– Андрее чувствовал смерть, – вспомнил итальянец. – Что-то угнетало его, но он не придал этому значения.
– Напрасно… – Альбо шумно втянул тонкими ноздрями воздух. – С берега потянуло теплом, – заметил кормчий, – с каждым днем приближается сезон дождей. Не застрять бы в гавани до следующего года!
– Неужели корабли так сильно прохудились? – удивился летописец.
– Не дотянут до Испании. Хорошо бы найти бухту, где никто бы не мешал заниматься делами.
– Чем плох этот залив? – не понял Пигафетта. – Почему мы напрасно теряем дни?
– Спроси Жуана! – посоветовал Альбо. – Он сейчас в каюте занят «делом».
Священник пропел вполголоса:
«Мертвые мухи портят, делают зловонной благовонную мастьмироварника;То же совершает небольшая глупость уважаемого человека с егомудростью и честью».– Верно, – согласился приятель. – Почему ты тихо говоришь о нем?
– Екклесиаст учил: «Даже в мыслях не злословь царя, не клейми богатого в спальной комнате; птица небесная может перенести слово, пересказать твою речь».
– Раньше я не замечал за тобой трусости, – упрекнул Пигафетта друга, – а теперь ты боишься, что нас подслушают.
– Сеньор Магеллан был другим человеком. На месте Карвальо он бы не послал на берег Эспиносу вместе с Элькано. Каравелла могла лишиться капитана и главного кормчего.
– Святой отец прав, – поддержал монаха Альбо. – Мне тоже это не понравилось. Они нарушили королевские инструкции: нельзя оставлять корабли без старших офицеров.
– Жуан все просчитал – его устраивала любая судьба посольства. Мир с маврами или гибель соперников были
– Напрасно ты наговариваешь на него, – Пигафетта заступился за капитана. – У Карвальо есть много недостатков, но винить его в коварстве и жестокости нельзя.
– Я высказал предположение, – не захотел спорить монах. – Дай Бог, чтобы я ошибся!
Друзья замолчали.
Альбо сидел неподвижно, вдыхал принесенные бризом запахи леса. Его косматая голова уперлась в бушприт, нос вздернулся к небу, веки отяжелели. Он засыпал.
– Когда у тебя следующая вахта? – спросил кормчего Пигафетта.
– Не знаю, – пробормотал тот, сползая ниже и устраиваясь удобнее. – Какие здесь вахты? Все перемешалось.
– «От лености обвиснет потолок; и когда опустятся руки, протечет дом», – тихо проворчал Антоний.
– Что ты сказал? – не понял приятель.
– Спать пора, – промолвил священник.
От костров долетали удары барабанов, слабо звенели литавры. Мужчины и женщины выкрикивали слова, слабевшие и падавшие в залив. В темноте покачивались джонки, прикрытые от глаз уютным мраком. Сочные, ясные звезды нависли над каравеллами. Взошел тонкий месяц, рассеял мутную дымку, вспугнул ангелов.
На палубе послышались возня, бормотание, шлепанье босых ног. Мягко и ласково плескалась вода за бортом. Переговаривались дозорные. Желтый свет фонарей выхватывал из темноты позеленевшую бронзу нактоуза, порыжевшую сталь фальконета, замасленные рукояти помп и румпеля, шершавые дубовые доски настила. Пламя слегка раскачивалось. Круг света уползал вправо и влево, натыкался на предметы, на спящих людей.
«Для всякой вещи есть время и устав, – сонно поучал священник. – Человеку великое зло оттого, что не знает о том, что будет и как это будет – кто скажет ему? Человек не волен над духом, не удержит его. У человека нет власти над днем смерти, нет избавления в этой борьбе. И нечестие не спасет нечестивого» (Еккл. 8, 6–8).
Поздней ночью усталому Карвальо, пресыщенному ласками островитянки, стало страшно. Блестевшее от пота скользкое черное тело женщины показалось исчадьем порока. Оно лежало поверх одеяла в адмиральской кровати, пахло резко и неприятно. Выпавшие из волос раздавленные цветы валялись в ногах, не могли скрасить ароматом тревожное ощущение. Красивое стройное тело томно шевелилось, пугало животной грацией джунглей, будто задремавшая кошка кинется на него, разорвет в клочья.
Карвальо сидел голым в кресле у стола и завороженно глядел на нее, то любуясь, то испытывая жуткое отвращение, желание прогнать порождение зла. Но что-то удерживало его, заставляло сидеть неподвижно и ждать. От выпитой водки кровать начинала уплывать к раскрытому настежь окну, кружиться с комнатой. Лежащая на ней женщина обрастала шерстью, светлые подошвы ног превращались в копытца, отчего становилось страшнее, шумело в голове, мутило в желудке. В такие моменты он изо всех сил сжимал подлокотники, отчаянно тряс головой, глухо мычал. Стены каюты замирали на месте, черное пятно снова не превращалось в островитянку. Победив нечистую силу, Жуан откидывался в кресле, ошалело смотрел на ее бедра, откуда должно было что-то появиться, чего он ждал.