Феррагус, предводитель деворантов
Шрифт:
— У него там какой-то господин, — сказала, уходя, старуха.
Жюль действительно рассмотрел человека, занятого перевязыванием ран, вызванных ожогами, на плечах Феррагуса, лицо которого он узнал по описанию барона де Моленкура.
— Как ты думаешь, скоро я поправлюсь? — спросил Феррагус.
— Не знаю, — ответил незнакомец, — но если верить врачам, придётся сделать по меньшей мере перевязок семь-восемь.
— Ну, что же, до вечера, — сказал Феррагус, протягивая руку человеку, когда тот наложил последнюю повязку.
— До вечера, — ответил незнакомец, сердечно пожимая руку Феррагуса. — Мне хотелось бы, чтобы поскорей окончились твои страдания.
— Завтра
— Бедный Грасьен! Ты самый светлый ум среди нас, наш возлюбленный брат, любимец нашей банды; ты сам это знаешь.
— Прощай! Послеживайте хорошенько за моим Моленкуром.
— На этот счёт будь спокоен.
— Послушай, маркиз! — окликнул уходящего незнакомца старый каторжник.
— Что такое?
— Ида способна на все после вчерашней сцены. Если она бросится в воду, я, разумеется, не стану её оттуда вылавливать, там она гораздо лучше сохранит тайну моего имени, единственную известную ей тайну; но ты все-таки присмотри за ней: право же, она славная девка.
— Ладно.
Незнакомец удалился. Не прошло и десяти минут, как Жюль, охваченный лихорадочной дрожью, услышал характерный шорох шёлкового платья и, казалось ему, узнал шаги жены.
— Ну, вот и я, отец, — сказала Клеманс. — Бедный отец, как вы себя чувствуете? Какое мужество!
— Подойди ко мне, дитя моё, — ответил Феррагус, протягивая ей руку.
Клеманс склонилась к нему, и он поцеловал её в лоб.
— Но что с тобой, девчурка? Что за новые горести?..
— Горести? Нет, отец, это гибель вашей дочери, которую вы так любите. Я ведь уже писала вам вчера, как необходимо, чтобы вы своим изобретательным умом изыскали способ повидаться с моим бедным Жюлем сегодня же. Если бы вы знали, как он ласков со мной, несмотря на подозрения, казалось бы, такие обоснованные! Отец, для меня любовь — вся жизнь моя. Неужели вы хотите моей смерти? Ах! я исстрадалась! Я чувствую, что моя жизнь в опасности.
— Потерять тебя, моя дочь, — сказал Феррагус, — потерять тебя из-за любопытства какого-то ничтожного парижанина! Я сожгу Париж. Ах! ты знаешь, что такое возлюбленный, но не знаешь, что такое отец.
— Отец, мне страшно, когда вы глядите на меня так. Не кладите на одни весы столь различные чувства. Я любила мужа ещё до того, как узнала, что отец мой жив…
— Пусть муж был первым, кто поцеловал твой лоб, — ответил Феррагус, — но я первый оросил твой лоб слезами… Успокойся, Клеманс, открой мне свою душу. Я люблю тебя настолько, что буду счастлив одним лишь сознанием твоего счастья, хотя в сердце твоём почти нет места для отца, а моё сердце ты заполняешь все целиком.
— Боже мой, ваши слова, отец, приносят мне слишком много радости. Вы заставляете меня любить вас ещё больше, и мне кажется, я как-то обкрадываю Жюля. Но, дорогой отец, подумайте только, ведь он в отчаянии. Что я скажу ему через два часа?
— Дитя! разве я и без твоего письма не спас бы тебя от несчастья, которое тебе угрожает? А какая участь постигает тех, кто решается омрачить твоё счастье или стать между нами? Неужели ты никогда не чувствовала некое второе провидение, которое оберегает тебя? Разве ты не знаешь, что двенадцать человек, исполненных силы и разума, стоят на страже твоей любви
— Ах, отец, отец!
— После великих трудов, обыскав весь земной шар, — продолжал Феррагус, — мои друзья нашли мне человечью шкуру, которую я могу на себя напялить. Через несколько дней я предстану перед всеми как господин де Функал, португальский граф. Право, доченька моя, не у многих людей в мои годы хватило бы терпения изучить португальский и английский языки, которые этот чёртов моряк знал в совершенстве.
— Дорогой отец!
— Все предусмотрено, пройдёт ещё несколько дней, и его величество Иоанн Шестой, король португальский, станет моим сообщником. Тебе надо только немного терпения, у твоего отца его оказалось очень, очень много. Но для меня это было совсем просто. На что не пошёл бы я, чтобы вознаградить твою преданность в течение последних трех лет! Ты приходила ко мне, ты считала своим святым долгом утешать старого отца, рисковала ради него своим счастьем.
— Отец!
Клеманс схватила руки Феррагуса и покрыла их поцелуями.
— Ну, ещё немного мужества, Клеманс! Сохраним до конца страшную тайну. Жюль — незаурядный человек, но все же нельзя поручиться, что именно его благородный характер и огромная любовь к тебе не станут причиной некоторого презрения к дочери…
— Ах! этого-то я и боюсь! Вы читаете в моем сердце, — сказала Клеманс душераздирающим голосом. — Мысль о Жюле леденит меня. Но, отец, подумайте, ведь я обещала ему через два часа открыть всю правду.
— Что же, дитя моё, скажи ему, пусть отправится в португальское посольство поговорить с твоим отцом, графом де Функалом, я буду там.
— Да ведь господин де Моленкур рассказывал ему о Феррагу-се! Ах, отец, этот обман, обман без конца — что за пытка!
— Кому ты это говоришь? Но ещё несколько дней, и во всем свете не сыщется ни одного человека, который мог бы меня разоблачить. К тому же господин де Моленкур и теперь уже, наверное, не в состоянии что-либо вспомнить… Ну, глупышка, утри слезы и сама рассуди…
В эту минуту страшный крик раздался в комнате, где притаился Жюль Демаре.
— Моя дочь! Моя несчастная дочь!
Этот вопль проник через отверстие, просверлённое над шкапом, и поразил ужасом Феррагуса и г-жу Демаре.
— Поди узнай, что случилось, Клеманс.
Клеманс поспешно сошла по лестнице, увидела открытую настежь дверь г-жи Грюже, но, услыхав крики, доносившиеся сверху, поднялась на третий этаж, привлечённая звуком рыданий в роковой комнате, и уже с порога услышала, как г-жа Грюже говорила: