Филарет – патриарх Московский. Часть 2
Шрифт:
Поэтому Иван Васильевич сразу поверил в слова «Федюни», что его, как он понял раньше, архангела прислали ангелы, дабы спасти его душу и уберечь от страшных дел, которые он натворит в будущем. Или казнить, не договорил архангел.
И вот Федюня сбежал. Он, конечно, архангел, но вселившийся в живого человек. А дел на земле у архангела выше шатра самого высокого храма, поэтому и архангел поостерегся потерять это тело, ибо дело превыше всего.
Свою миссию он, почитай, выполнил. Его, Ивана, предостерёг. А теперь будет со стороны наблюдать, как Иван исполняет волю ангелов, а значит Бога, и накажет тогда, когда увидит, что предостережение
Он ведь наверное может поменять облик. Не даром когда-то Федюня говорил про англов-шпигунов, что надевают горбы и бороды и бродят по свету. Не даром все слова архангела.
То, что в Фёдора Захарьина сына Никитича вселился архангел, государь уже не сомневался. Не может вести себя так, как вёл себя с царём Федюня, никто из людей. Не встречал Иван Васильевич ещё таких. Даже Васька юродивый от нахмуренного царского лика ссался кипятком. А этот только вид делал, что боялся, а в глазах всегда стоял покой и синяя глубина неба. Детская безмятежность и непосредственность соседствовала с внимательной и снисходительной старостью. Иван Васильевич всегда ощущал себя с Федюней нашкодившим отроком.
И это не укоризна Адашева или Сильвестра. Это была Божественная терпимость и мудрость.
Поняв, что он потерял в лице Федюни царь едва не расплакался, но пересилил себя и сдержался. Ещё больше разболелось чрево. Он задрал рубаху и посмотрел на салфетку с ватой, приклеенную рыбьим клеем. Надо же. И перевязывать не надо было, как делают его, царёвы лекари. Пусть, пусть эти знания из будущего, но вместиться в одного человека они просто не могли, а значит, Федюня – точно архангел. И сейчас этого архангела: всё знающего и всё умеющего, рядом с ним, царём Российским, нет. Он напрягся.
Иван Васильевич не расплакался, что ещё секунду назад хотел сделать, а разозлился. Разозлился не на Фёдора Захарьина, а на себя. Да что же он за человек такой, что даже архангелы от него убегают? Архангелы, млять, боятся! А может так и надо жить? Чтобы даже архангелы боялись?
Царь Иван улыбнулся. Эх! Вскочить на коня, схватить копьё подлиннее и насадить всех: и Старицкого, и Адашева, и Сильвестра, и всех князей Ярославских. Хотелось пить. В горле и во рту пересохло.
Иван осторожно встал, подошёл к окну, на котором стоял разнос с кувшинами. И налил себе в кубок остывший взвар. В голове сразу зашумело. Царь засунул нос в кувшин, понюхал. Вином не пахло. Интересно, от спиритуса, что ли? Даже вино у Федюни особое, вздохнул царь. Он развернулся к кровати и увидел, что и шубы, постеленной Фёдором на пол в торце кровати тоже нет. Ну так правильно, не голому же Захарьину идти. Ан нет, у него же своя шуба была. Значит надел две. Значит – точно ушёл совсем.
– Федька, мать твою! – крикнул царь ещё раз, не зная почему, и скривился от боли, пронзившей сычуг7.
Дверь отворилась и в проёме показалась голова Захарьина.
– Звал государь-батюшка? – спросил Попаданец.
* * *
Горбатый-Шуйский Александр Борисович ждал Никиту Романовича Захарьина в своём особняке в Белом городе. Никита Романович задерживался хотя обещал отобедать у тестя перед его отъездом в Ругодив8, куда его сослал государь после разгона ближней думы. Дело случилось ещё в мае, но Александр Борисович на свой страх и риск сказался не здоровым и остался в Москве, рассчитывая на помилование. И Адашева государь помиловал и вернул из ссылки (хотя и отправил в Кабарду), а про него забыл. Мало того,
Сейчас царь находился в Москве, но подойти к нему Александр Борисович опасался. Кого ни расспрашивал Александр Борисович, получалось, что государь словно бы забыл о существовании фамилии Горбатый-Шуйский.
Александр Борисович давно зазывал в гости зятя – мужа его старшей дочери Евдокии, но тот не шёл. Дело в том, что старший сын Никиты Романовича (пасынок его дочери), вдруг приблизился к царю Ивану. Да так приблизился, что получил боярство, минуя чин окольничего, уехал с ним в Александровскую слободу и получил в дар малый великокняжеский дворец.
Первый тесть Головин сказывал, что Федька был награждён за великие заслуги в организации учёта казённого имущества и разработки новой системы счёта. Что это за заслуги и что это за счёт, Александр Борисович толком не понял, но почувствовал, что есть надежда на то, что младший Захарьин сможет убедить царя его простить. Он ещё летом просил зятя съездить в Александровскую Слободу, но тот категорически отказывался. Почему-то старший Захарьин был обижен на своего сына.
Сейчас зять тоже не ехал и Александр Борисович уже потерял всякую надежду дождаться и попросил ключника принести из подвала крепкого вина (что тот и исполнил), а слугу налить ему чарку из четвертной бутыли. Чарки на столе стояли для мёда и пива, а потому, глядя как князь выпивает её не отрываясь, слуга испытал дрожь во всём теле. И тут пришёл Захарьин.
Пока его раздели и усадили за стол, Горбатый «поплыл» и от ощущения радости и благодарности он стал жаловаться зятю на горькую судьбу.
Глава 6.
– Ты знаешь, Никита, как я к тебе отношусь. По-отечески. Во вторых воеводах ходишь, и у Серебряного, и у Мстиславского. А почему? Потому, что я там голова! Они меня оба слушаются. Во, где они у меня!
Тесть показал сжатый кулак.
– Опять же, в прошлом годе ты чин окольничего получил… А кто поспособствовал? И Федька твой в бояре вышел. Тоже ведь не просто так. Просто так и чирей не вскочит. Царь меня уважает. Осерчал немного, но ничего пройдёт опала. Видишь Федьку или он всё по баням с царём ходит? Девок ещё не мнет?
Горбатый гаденько захихикал.
– Может и Басманов с ними? Адашева-то и Сильвестра нет, не кому царя совестить.
– Ты, Александр Борисович, говори, для чего звал, а напраслину на моего Федьку не наговаривай. Мал он ещё для девок. А в содомии наш род замечен не был. Не бреши и сам не позорься. Ведь сродственники мы.
Горбатый удивился отповеди. Зять до сего дня и не такие издёвки от тестя терпел, а тут, – на тебе. Возгордился?
– Ты же знаешь, что про царя говорят? А…
– Хватит, говорю, – вставая возвысил голос Никита Романович. – Не стану терпеть. Вина, что ли, опился?
Горбатый понурил голову и скривил обижено лицо.
– Ты же не шёл. Вот я с расстройства и отпил слеганца от четверти.
Александра Борисовича раскачивало, даже сидя за столом.
– Пойду я тогда! Что с тобой зря лясы точить?
– Всё? Думаешь списали Горбатого? А вот им всем!
Он скрутил с помощью левой руки на правой кукиш и сунул куда-то в сторону. Если бы кукиш был направлен на Никиту, он бы сразу встал и ушёл, а так… Совсем рвать отношения, вроде как, повода не было.