Филарет – патриарх Московский. Часть 2

Шелест Михаил Васильевич

– Зачем вам так много кислоты, уважаемый, Фёдор?

– А как использовали вы?

– Я был золотых дел мастером. Из моих рук выходило драгоценное оружие. Его покупали велико-вельможные господа, – гордо сообщил старик, но тут же «скис». – За то и пострадал. Как-то пищаль, переполненный порохом, разорвало и убило одного… Ах, не важно… Пришлось уезжать.

– И всё же, – перебил его Паданец, зная за стариком слабость «поговорить».

– Да. Извините старика… Кислотой я определял чистоту покупаемого для

работы золота. Неужели и вы…

– Нет-нет, хотя это интересно. С помощью кислоты мы станем делать порох.

– Очень интересно как? – скептически улыбаясь, спросил Гольштейн. – Я такого способа не знаю.

– Он простой. Берём хлопковую пряжу, поливаем её кислотой и высушиваем. Вот и порох.

Фёдор, видя удивление своего управляющего, пожал плечами.

– Да-да, уважаемый, мастер, получится очень хороший и сильный порох, но очень опасный. Попробуете и когда сделаете, будьте осторожны. Для экспериментов построите отдельно стоящее каменное здание, желательно под черепичной крышей.

Гольштейн уже отошёл от удивления и лишь вздохнул, изображая на лице страдание всего еврейского народа:

– Да где её взять, черепицу?

– Сделайте, – сказал Попаданец. – Найдите глину, сделайте печь, обожгите. Сделайте!

– Рук на всё не хватит, – заинтересованно глядя на Фёдора, произнёс мастер.

– Наймите работников. Любое дело, приносящее качественный, продаваемый продукт, я субсидирую.

– Субсидирую5, – с восхищением повторил Гольштейн. – Вы – словесный чародей. Это же латынь? Но вы так ловко превращаете латинские слова в русскую речь, что, кажется, они всегда тут были, но ведь это не так. Я не слышал этих слов у других русских.

– Я некоторое время жил в Кафе и в Константинополе.

– Но там больше греческий.

Попаданец махнул рукой.

– Не важно. Работайте, мастер. Скажу больше. Из ямчужной кислоты получается очень хорошее удобрение для полей. Потом как-нибудь я вам прочитаю курс алхимии…

– Вы? Мне? – Удивился и одновременно возмутился Гольштейн. – Вы слишком самоуверенны, молодой господин.

Попаданец усмехнулся.

– Думаю, у нас будет, что обсудить за кружкой баварского пива. Варите.

– Тут нет такого ячменя и хмеля, – пренебрежительно скривил губы Гольштейн.

– Закажите из Германии и посейте.

Старик поперхнулся от несказанного, откашлялся.

– Как у вас всё просто, – покачал он головой и вздохнул.

– Ну, что опять? – спросил, хмыкнув Попаданец.

– Питейное заведение бы открыть.

Попаданец улыбнулся и, вытащив из сумки ещё один документ, протянул его мастеру.

– Что это?

– Читайте! Я пошёл, а вы готовьтесь к отъезду. Ищите меня, если буду нужен, в царской резиденции на Воробьёвых горах или в Зарядье.

– Резиденция6! Эх, как звучит!

* * *

Фёдор Захарьин вспомнил

эти беседы с «немцем» и его семейством, вспомнил, что запланировал и на что завлёк уважаемых людей, представил, как Фридрих ван Гольштейн приехал и как развернулся в Александровской слободе… Вспомнил, представил и решил возвращаться туда, откуда приехал.

Когда Данька застучал ногами, отряхивая с сапог снег, Фёдор, не спрашивая, сунул ему в руки взвар с иван-чаем, зверобоем и малиной и подождал, пока тот не напьётся в волю. Потом показал две полных больших фляги и сумку с бутербродами.

– Поехали назад, Данька. Я сяду за вожжи, а ты перекусишь дорогой. Я уже поел. Надо спешить.

Данька так же молча взял сумку и фляги. Они вышли, попрощались с мажордомом и тронулись в обратный путь, который показался намного короче «прямого».

* * *

Иван Васильевич всё это время почти не спал. Он проснулся через минут двадцать, когда, забыв, что ранен, попытался во сне перевернуться на бок и почувствовал острую боль.

– Фёдька, – крикнул он, но никто на его возглас не откликнулся.

– Фёдюня!

Снова тишина.

Захарьин спал очень тихо, но сторожко и на зов, даже тихий, откликался всегда почти мгновенно. Они как-то в конце августа на радостях, что предсказание по поводу кончины Анастасии Захарьиной 0не сбылось, позволили себе поехать на соколиную охоту и ночевали в степи в шатре. Иван Васильевич тогда тоже проснулся ночью и не услышал ничего, кроме стрёкота сверчков и больших чудных мух, похожих на оводов, но не жалящих. Захолонув от страха, царь тихо-тихо прошептал:

– Федюня.

– Что, – так же тихо и шёпотом спросили из темноты.

– Фу, ты, напугал меня, – с облегчением выдохнул царь.

– А как ты меня напугал!? Чтоб ты скис. Я чуть не обделался! Шипит, мля, в темноте, аки демон из преисподней: «Фе-е-дю-ю-ю-ня-я-я. Фух!

– Так ты, не сопишь и не храпишь. Есть ты, нет тебя, кто знает?

– Зато ты храпишь за двоих. Тебя только в караул посылать. Сразу слышно, когда ты заснул. Как услышал твой храп, значит можно стан в мечи брать.

Сейчас Иван Васильевич позвал-позвал и понял, что Фёдюни нет.

– Сбежал, – вздохнул государь. – Не поверил, стервец. Вот так, Иван Васильевич. Дожился, млять. Даже ангелы тебе не верят.

То, что Федюня – ангел или, вернее, архангел, Иван Васильевич понял сегодня, когда увидел его над собой с копьём, поразившем его, аки змея Архангел Гавриил. Он лежал с копьём в чреве, боялся пошевелиться и молился Иисусу Христу, чтобы тот простил его, ибо понял, что пришла кара Божья.

Лицо «Федюни» поразило его тем, что не выражало ничего человеческого, кроме любопытства. И Иван Васильевич понял, что архангел не размышлял, а ждал Божественного решения. И Бог его простил.