Филарет - Патриарх Московский

Шелест Михаил Васильевич

— Пусть сама поборется. Ей самой справляться надобно со своими недугами. Не выла ведь от боли?

Царь посмотрел на меня.

— Не выла. Кривилась только.

— Значит потерпит чуть-чуть. Сейчас взорвём гранату и пойдём лечить царицу.

— Что за гранату?

— Это он так бомбу называет, — вставил воевода. — Вроде, как гром гремит!

— Похоже! Пошли скорее, покажете.

Мы вышли из храма и вместе с шестью стрельцами пошли к моему жилищу, где я взял и вынес в свет свою первую в этом мире, приготовленную собственноручно гранату. В этом мире первую,

а в том мире их было приготовлено сотни. Любил я это дело, а именно взрывать. Хорошо, что у меня имелся охотничий билет и была возможность хранить порох официально. А то, что он был изготовлен в кустарных условиях, кто бы кому сказал? Об этом не знали даже ближайшие друзья и знакомые по взрослым игрищам. За изготовление и хранение ста граммов пороха, между прочим, можно было «присесть» в колонию общего режима года на три. А химическая лаборатория у меня дома имелась на легальных основаниях, ибо занимался я в ней исследованием медицинских препаратов и на то у меня имелась специальная лицензия.

Вдруг я понял, что рассуждаю о каком-то другом «себе» с отличной от моей жизнью, как о своей собственной. Передо мной пронеслись видения: как я оперирую, как я охочусь, как я люблюсь с женщинами. От таких видений меня пробил холодный пот.

— Ты чего, Федюня, — спросил государь. — Посерел лицом… Тоже поплохело?

— Спал мало, государь. Сходим сегодня в баню?

— Сначала, делу время. Потеху на потом оставим, ладно?

— Ладно, государь, — вздохнул я.

— Где взрывать будем?

— Так на круче же договаривались, — пожал я плечами.

— Долече до неё. Давай, где поближе?

Я огляделся.

— А давай со стены бросим? Прямо у ворот, чтобы потом посмотреть, как осколками стекла посечёт стену. Там и щиты есть со щелями, из которых на лучников смотрят, чтобы стрела не убила.

— Пошли на стену, — согласился Иван Васильевич.

До воротной башни было метров триста и мы прошли весь путь молча и быстрым шагом. Мне приходилось даже бежать, чтобы не отставать от длинноногого государя.

Через башню по лестнице забрались на стену. Вывесили за стену через бойницы деревянные щиты, закреплённые к зубцам верёвками. Через узкие щели в щитах можно было видеть, всё, что происходит под стеной. И царь, и воевода устроились поудобнее, чтобы рассмотреть, как взорвётся граната, а я попросил стрельца распалить оружейный фитиль.

— Ты подалее отойди, — сказал «заботливый» Иван Васильевич.

Тоже устроившись поудобней на щите метрах в десяти от царственной особы, я взял тлеющий фитиль и с дрожью не только в руках, но и во всём теле, поджёг огнепроводную трубку и сразу уронил стеклянный шар вниз.

Высота стены в семь метров, не позволила разорваться гранате в воздухе, а рисковать с задержкой я не хотел. Под стеной была земля со скошенной и убранной травой, поэтому я не опасался, что граната разобьётся.

Шар упал в с колючую поросль и, шипя, крутанувшись пару раз, с грохотом разлетелась на мелкие кусочки. Стену затянуло белым дымом.

— Ладно! — восхитился, хлопнув в ладони и вскрикнув, государь. — Ну, ты дал, Федюня, огня! Ну, ты дал! Она взорвалась, граната

твоя! Ты видел, Данила Романович?!

— Видел, государь, — покачал головой воевода. — Знатно громыхнуло. И с огнём, и с дымом. Как из пушки. Мне не показалось, что громыхнуло даже сильнее, нежели когда сам фрязин показывал, или нет?

— Вестимо, сильнее громыхнуло. И к бабке ходить не надо. Пошли на сколы поглядим! Фрязин обещал, что с таким стеклом даже не огонь важен, а сколы от стекла. Говорил, что порежут ворогов, как секира.

Мы сошли со стены и вышли за ворота. Подойдя к месту взрыва, мы обнаружили небольшой углубление в земле с вырванной травой, а на стене — множество мелких, не глубоких сечек, произведённых осколками стекла.

— Громыхнуло неплохо, а вот посекло неубедительно, — сказал я сам себе, скривившись, однако воевода услышал.

— Чего говоришь, Федюня? Посекло не убедительно?

— Конечно! Граната должна не только руку или ногу поранить взрывом, но и посечь осколками так, чтобы нанести значительный урон, и даже порвать кольчугу или пробить панцирь.

— Не бывает такой бомбы, чтобы панцирь пробил пробила, — покрутил головой воевода. — Но лошадь и эта посечёт, ежели лошадь не в броне. И испугает… Главное, ты, Федюня, состав для запальной трубки придумал! А дальше мы уже сами. И как это ты умудрился? Что за грек у тебя в учителях был удивительный?! Умер, говоришь? Очень жаль! И горела-то как! Я две руки мигов насчитал.

— Можно и длиннее трубку сделать? — спросил царь. — Для пушечной бомбы…

— Можно! Почему нет?! — пожал я плечами, понимая задумку Ивана Васильевича.

— А от выстрела трубка загорится?

— Конечно загорится. Ежели трубкой к заряду поставить ядро.

— Это понятно, — махнул на меня рукой царь. — Ну, тогда мы Полоцк возьмём, Федюня.

Царь оглянулся, посмотрел на стену на верх и тихо сказал:

— У нас большие бомбы для пушек есть. Из железа хрупкого. Англичане прислали.

Я удивился.

— Англичане прислали чугунные бомбы?

Глава 20

— Чугунные? Почему чугунные? Это по каковски? — спросил царь.

— Кабардинцы, так литое железо называют, — сказал воевода. — Я у Темрюка видел котлы литые. Они так их называют. «Чугуны».

— Темрюк? — удивлённо вскинул брови царь. — Но ты-то откуда, Федюня…

Он не договорил и махнул рукой.

— Чему удивился про англичан?

— Тому, что бомбы привезли, а секрет трубок не сказали, — я усмехнулся. — В этом они все. Вроде и помогают, а толку от помощи, кроме вреда, никакого.

— Толку от помощи, акромя вреда? Ха-ха-ха! — царь закатился смехом. Толку, акромя вреда… Смешно!

— Да, и не удивился я, а так… Мниться мне, что им не победа наша нужна, а чтобы народу нашего, как можно больше по гибло. Да и не только нашего… Немцев они тоже не любят.

— Ладно, Федюня, поспешили во дворец. К царице. Мается она, а у меня сердце от этого болит.

— Пропорции? — едва не простонал Данила Романович.

— Восемь к двум. Без серы, — сказал я.

— Как без серы?