Филарет - Патриарх Московский
Шрифт:
Царица зарделась.
— Так ей покойнее будет. Повенчаны вы, как единое целое, а значит только вместе вы вылечитесь. И помни, государь, о пророчестве. Август не за горами.
Иван Васильевич нахмурил брови и зыркнул на меня левым глазом.
— Что за пророчества? — спросила царица.
Она не знала, о напророченной ей смерти в августе сего года.
— То моё дело, душа моя, — сказал, скрипнув зубами государь.
— Уже всё пошло не так как враги хотели, — спокойно сказал я. — Не всё в руках наших, но на всё воля божья. А Богу
Помолчали.
— Всё правильно говоришь, Федюня. А пошли, ка мы все в баню.
— Как, все? — спросила царица. — И я?
— И ты, — душа моя. И Федюня. Знаешь, как он массаж делает?! Пусть на тебя накинут покрывало, да и пойдём.
Иван Васильевич уже привык к этому «иноземному» слову, хотя мне кажется, что оно произошло от слова «масло», которое выжимали из семян.
Царица с моей помощью поднялась из кресла, а девки принесли шитое золотыми нитками и парчой сшитое в виде плаща-накидки покрывало и возложили его царице на плечи. Проход к царской мыльне по улице был коротким, а сама мыльня своей монументальностью больше напоминала грановитую палату в Московском Кремле.
Кто-то построил её, зная конструкцию турецких бань, всегда думал я.
Печи находились в невысокой подклети, то есть в подвале. В мыльне лишь торчали «ванны» с раскалёнными камнями, кое где ограниченные стенами и дверями, чтобы пар не разлетался по огромному помещению и можно было именно попариться. Таких «бань» в мыльне было четыре.
В центре зала имелся небольшой каменный бассейн, разделённый на две «ёмкости»: с тёплой и с прохладной водой. Царь любил из парилки бросаться в холодную воду и для этого из ледника приносили лёд.
Тут же имелись как деревянные, так и каменные «полати» в виде широких лавок. На одну из них сразу присела утомлённая царица.
— Пошли все вон, — сказал царь истопникам спокойным голосом. — Сами управимся, а не управимся, так позовём.
Все лишние вышли.
В мыльне ещё на входе имелось много помещений для прислуги и хранения банной рухляди, как то: полотенец разных размеров, вехоток, веников, жидкого мыла и другого имущества. Там же имелась и своя кухня со складом разных вкусностей и полезностей, от кваса до медовухи и бражки.
— Пусть погреется немного, — сказал я, намереваясь остаться снаружи баньки.
— Пошли-пошли, Федюня. Не робей. Не в том ты возрасте, чтобы мне жёнку от тебя прятать. А правильно погреть тело только ты сможешь… Я так думаю, — сказал он с кавказским акцентом и поднял вверх указательный палец.
Вообще-то мне иногда казалось, что в Ивана Васильевича тоже вселился попаданец, потому что он иногда позволял себе такие выражения, что даже «демон» внутри меня терялся и на долго задумывался.
— А я посмотрю, как ты делаешь, поучусь.
— Ну, пошли, — вздохнул я сомневаюсь, что выдержу испытание голым женским телом и не осрамлюсь. Откровенно говоря, в свои восемь на симпатичных и сисястых женщин я уже засматривался.
Грудь
— Видимо кормила детей не она, а кормилицы, — подумал я и возмутился. — Вот ведь хрень какая! Придумали себе аристократки проблему. Ведь вскармливание не только младенцу даёт иммунитет, но и матери. Да и мозг не получает команды: «У тебя ребёнок, сохраняй здоровье!» Даже мозг понимает, что сохранять эту бабу смысла нет.
Царица легла животом на постеленное царём полотенце и я вроде как расслабился, но взглянул на её упругий зад и снова напрягся. Иван Васильевич, удивлённо покрутил головой.
— Силён, брат. Тебе точно пора идти ворогов бить, коли на баб уд встаёт. Значит — мужик уже.
— Да, не-е-е, — вздохнул я. — Встаёт-то встаёт, да бестолку.
— Что, малафьи ещё нет? Ну тогда конечно. Рано на войну.
Царь рассмеялся.
— Хватит о скабрезном думать. Бери веники.
— О чём вы там? — спросила царица таким игривым тоном, что я вздрогнул всем телом, а царь заржал, как конь и наподдал меня веником ниже спины.
— О своём, душа моя, о мужеском.
— О бабах, поди? Мал Фёдюня, ещё.
— Мал-мал, да удал, — снова хохотнул Иван Васильевич и хотел продолжить надо мной издеваться, но наткнулся на мой просящий взгляд и замолк.
— Молчу-молчу, — тихо прошептал он, улыбаясь и протягивая мне веники.
Я, скривив недовольно морду, веники взял, но сосредоточившись на них, вскоре увлёкся работой с телом царицы и про свой уд забыл. Сначала просто огладив и охлопав спину, крестец, ноги с подошвами, руки с ладонями, я облил царицу конопляным маслом пополам с нутряным овечьим жиром, начал растирать её тело берёзовыми вениками. Пара много не поддавали, но и холодно в парилке отнюдь не было.
— Тут в хребтине сосуды кровяные идут. Одни направляют кровь в голову, другие обратно. Кровь в голову несёт воздух, которым мы дышим. Без воздуха мозг умирает.
— Видел я те сосуды, — ухмыльнулся государь. — Когда голова с плеч слетает, кровь так и хлещет поначалу. Пока сердце не остановится.
— Ну тебя, Ванечка! Не здесь о казнях! Не люблю кровь.
— Молчу-молчу, душа моя, — проговорил государь, прижав палец к губам.
Хорошо попарившись, помывшись и напившись квасу, который теперь ставили только на кипячёной воде, как и все остальные напитки, мы оделись и попрощались на выходе из мыльни.
— Спаси тебя Бог, Федюня, — поблагодарила царица.
Царь… Правильно… Царь-государь потрепал меня по голове.
— Завтра после утренней службы будем гимнастику делать, — сказал я и устало побрёл домой в сопровождении двух охранников.
Так прошло два дня, когда из Москвы прискакали гонцы с известием о пожаре. Царь во время вечерней бани высказал желание ехать и в ожидании посмотрел на меня. Я вообще не имея привычки, что-то говорить, если меня не спрашивают, молчал, как «рыба об лёд».