Философия достоинства, свободы и прав человека
Шрифт:
Доказательством служит тот факт, что в ночь на 20 июня 1919 года все юристы Одессы (судейские) были арестованы на своих квартирах и расстреляны в ту же ночь. В живых, говорят, остались только двое: барон Гюне фон Гюненфельд и мой отец…
Всех юристов, весь «улов» этой ночи — говорят, их было 712 человек — согнали в здание на Екатерининской площади, где разместилось это мрачное учреждение — Одесская ЧК. Заграждение из колючей проволоки. Статуя Екатерины Великой, закутанная в рогожу, с красным чепцом на голове. Шум. Толчея. Грохот автомобильных моторов, работающих без глушителя…». Факты подобной практики приводил в своей знаменитой книге и А.И. Солженицын. В частности, он писал: «Некто Мова из простой любви к порядку хранил у себя список всех бывших губернских юридических работников. В 1925 случайно это у него обнаружили — всех взяли — и всех расстреляли…
Или, в том же году, где-то в Париже собираются лицеисты-эмигранты отметить традиционный «пушкинский» лицейский праздник. Об этом напечатано в газетах. Ясно,
Истребляя этих людей, большевистская империя уничтожала по меткому выражению А.Ф. Кони «детей» судебной реформы 1864 г., к введению которой Российская империя мучительно шла всю свою трагическую историю. Истреблению подверглась генерация правоведов, воспитанных на идеалах защиты прав человека, верховенства Права, построения правового государства. Практически, одним только этим актом большевистский режим на корню пресек с трудом зарождающуюся традицию служения идеалам Права, а не идеологии классовой ненависти. Видимо, подобные кровавые расправы следует признать подлинной датой зарождения иезуитской советской «юриспруденции», которая всю свою последующую историю тщательно скрывала свой первородный грех. Основной принцип деятельности оной на территории большевистской державы сформулировал Ф.Э. Дзержинский, заявив: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все». В большевистском контексте этого принципа следует оценивать и другое его утверждение: «Отсутствие у вас судимости — это не ваша заслуга, а наша недоработка». И, да, при подобном рьяном осуществлении подобной бесчеловечной политики он имел полное моральное право заявить: «Для многих нет имени страшнее моего». Впрочем, точно такие же слова могла бы смело начертать на своих знаменах и вся партия большевиков.
Только имея чёрную душу можно было творить подобные чёрные дела. Чёрные мысли, чёрные души и чёрные дела отличительная черта большевизма, подлинные корни которого таились глубоко в менталитете невежественного, малограмотного крестьянского населения бывшей Российской империи. Как справедливо заметил в упомянутой книге В.А. Коротич: «Большевизм держался на рабстве, генетически вживленном в плоть и кровь, переходящем по наследству».
Причём делали своё чёрное дело новоявленные советские «юристы», используя порожденное практикой большевистской империи расширительное толкование преимущественно всего одной статьи уголовного кодекса. В известной степени можно даже утверждать, что именно эта статья стала фактической конституцией лагерной империи, которая вошла в историю под эвфемизмом Архипелаг ГУЛАГ. О роковой роли этой статьи в судьбе своих несчастных соотечественников писал А.И. Солженицын: «Парадоксально: всей многолетней деятельности всепроникающих и вечно бодрствующих Органов дала силу всего-навсего одна статья из ста сорока восьми статей необщего раздела Уголовного кодекса 1926 года… Но в похвалу этой статье можно найти ещё больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для русского языка или Некрасов для Матушки-Руси: великая, могучая, обильная, разветвлённая, разнообразная, всеподметающая Пятьдесят Восьмая, исчерпывающая мир не так даже в формулировках своих пунктов, сколько в их диалектическом и широчайшем истолковании…
Сформулировать её так широко было невозможно, но оказалось возможно так широко её истолковать… вот… образец широкого чтения… Некий поляк родился в Лемберге, когда тот был в составе Австро-Венгерской империи. До Второй Мировой войны жил в своём родном городе в Польше, потом переехал в Австрию, там служил, там в 1945 и арестован нашими. Он получил десятку по статье 54-1-а украинского Кодекса, то есть за измену своей родине — Украине! — так как ведь город Лемберг стал к тому времени украинским Львовом! И бедняга не мог доказать на следствии, что уехал в Вену не с целью изменить Украине! Так он иссобачился стать предателем…
Где закон — там и преступление… Булатная сталь 58-й статьи, опробованная в 1927, сразу после отковки, омоченная во всех потоках следующего десятилетия, — с полным свистом и размахом была применена в атаке Закона на Народ в 1937-38 годах». По сути, уголовный кодекс лагерной империи позволял штамповать преступников в немыслимых масштабах из людей, вся вина которых заключалась лишь в том, что их угораздило оказаться не в нужное время и не в нужном месте, а именно в большевистском безвременье СССР. Как отмечал А.И. Солженицын: «А истинный посадочный закон тех лет был — заданность цифры, разнарядки, развёрстки. Каждый город, район, каждая воинская часть получали контрольную цифру и должны были выполнить её в срок. Всё остальное — от сноровки оперативников…
Объединить ли всё теперь и объяснить, что сажали безвинных? Но мы упустили сказать, что само понятие вины отменено ещё пролетарской революцией, а в начале 30-х годов объявлено правым оппортунизмом! Так что мы уже не можем спекулировать на этих отсталых понятиях: вина и невиновность…
В разные годы и десятилетия следствие по 58-й статье почти никогда и не было выяснением истины, а только и состояло в неизбежной грязной процедуре: недавнего вольного, иногда гордого, всегда неподготовленного человека — согнуть, протащить через узкую трубу, где б ему драло бока крючьями арматуры, где б дышать ему было нельзя, так чтобы взмолился он о другом конце, — а другой-то конец вышвыривал его уже готовым туземцем Архипелага и уже на обетованную землю. (Несмышлёныш вечно упирается, он думает, что из трубы есть выход и назад)». В конечном итоге, столь многолетняя упорная и массовая селекция невиновных людей привела к созданию весьма специфического сообщества — советского народа. Жуткий маховик репрессий порождал повсеместный страх, который, по сути, и стал основным методом «государственного
Впрочем отдельные глубинные корни большевистского террора, социальной опорой которого стало преимущественно малограмотное и невежественное крестьянское население бывшей Российской империи, следует искать в среде правящего класса последней. Так, российский писатель Александр Александрович Бушков в книге «Красный монарх» привёл весьма колоритный эпизод: «Сохранились любопытные воспоминания украинского академика Заболотного, бактериолога и эпидемиолога, еще до революции встречавшегося в прифронтовой полосе с Брусиловым. Когда ученый пожаловался, что для его опытов очень трудно в нынешние тяжелые времена добывать обезьян, генерал серьезно спросил: «А жиды не годятся? Тут у меня жиды есть, шпионы, я их все равно повешу, берите жидов». И, не дожидаясь моего согласия, послал офицера узнать: сколько имеется шпионов, обреченных на виселицу. Я стал доказывать его превосходительству, что для моих опытов люди не годятся, но он, не понимая меня, говорил, вытаращив глаза: «Но ведь люди все-таки умнее обезьян, ведь если вы впрыснули человеку яд, он вам скажет, что чувствует, а обезьяна не скажет». Вернулся офицер и доложил, что среди арестованных по подозрению в шпионаже нет евреев, только цыгане и румыны. «И цыган не хотите? Нет? Жаль». И чем, скажите на милость, в таком отношения к евреям и цыганам некоторые русские офицеры времен Первой мировой войны отличались от немецких эпохи Второй мировой войны? Разве что тем, что последние уничтожение евреев и цыган осуществляли в рамках официально провозглашённой государственной политики нацистской Германии и, соответственно, поставили геноцид этих народов уже на промышленный поток в газовых камерах и печах крематориев своих многочисленных концентрационных лагерей смерти. Но, вместе с тем, бесчеловечность будущей большевистской империи, как мы видим, по сути, уже таилась в чреве царской России.
Удивительную жестокость в годы Гражданской войны продемонстрировали «доблестные» воины Добровольческой армии (такое обобщенное название получило оперативное объединение белогвардейских войск на юге России в 1917–1920 гг.). Множество еврейских погромов на Украине осенью 1919 г., а также зимой 1919–1920 гг. было делом рук именно этой армии. Так, 22–27 сентября 1919 г. в Фастове казаки терской бригады Добровольческой армии стали убивать, насиловать, грабить и глумиться над религиозными чувствами евреев. Ворвавшись в синагогу во время Йом-Кипура, они избили молящихся там людей, изнасиловали женщин и разорвали свитки Торы. Погибло более 1300 ни в чём неповинных людей. Практически в каждом занятом белогвардейцами населенном пункте (за исключением тех крупных городов, где находились иностранные представительства) все еврейское население подвергалось систематическому ограблению, причем в ряде мест грабежи повторялись многократно. Так, в Черкассах каждый дом грабили в среднем семь раз, в Томашполе (Подольская губерния) — три-четыре раза, в Хороле (Полтавская губерния) — десятки раз.
В декабре 1919 г. — марте 1920 г. при отступлении Белой армии с Украины погромы приобрели особенно ожесточенный характер. В декабре 1919 г. в местечке Смела погром, продолжавшийся два часа, унес жизни 107 евреев, в местечке Александровка (Киевская губерния) погибли 48 человек, в Мясткове (Подольская губерния) — 44 человек. Воевавшие под знаменем Добровольческой армии погромщики насиловали еврейских женщин, от 12-летних девочек до 75-летних старух, не брезгуя даже больными тифом. За пределами Украины белогвардейцы устроили погромы в 11 населенных пунктах. Так, во время рейда кавалерийского отряда генерала Константина Константиновича Мамонтова (1869–1920) по тылам Красной армии (август-сентябрь 1919 г.) погромы произошли в Балашове (Саратовская губерния), Белгороде (Курская губерния), Ельце (Орловская губерния), в Козлове (Тамбовская губерния), где из тысячи евреев более ста было убито. Как вспоминал об этом изверге в генеральских погонах один из вождей Белого движения генерал-лейтенант Петр Николаевич Врангель (1878–1928), «я уже докладывал главнокомандующему, что доколе во главе конницы будет стоять генерал Мамонтов, конница будет уклоняться от боя и заниматься только грабежом». Врангель явно погрешил против истины, поскольку оставил за рамками доклада бесчисленные и жестокие убийства, зверства и изнасилования мирного и несчастного еврейского населения бывшей империи.
Заметим: вместо того, чтобы сплотить свои ряды против страшного, жестокого, многочисленного и хорошо оснащённого противника, высоко вознести благородное знамя Белого дела и сражаться, сражаться не щадя живота своего за святые национальные ценности, попранные и поруганные большевиками на территории бывшей императорской России, белогвардейцы убивали, измывались, насиловали и грабили беззащитное еврейское население разрушенной державы. Причём эту жестокость не могли умерить ни аристократическое воспитание, ни блестящее образование лучших представителей кадрового офицерства, ни благородство и возвышенность Белого движения, ни понимание его вождей, к каким плачевным результатам эта жестокость и бездушность в конце концов приведёт. И привело. О таком крайне прискорбном порядке вещей поведал, например, А.И. Солженицын. В частности, описывая становление и упрочение лагерной империи, он отметил, что «управляют лагерной жизнью отчасти — белогвардейцы!… Но кому заниматься всей внутренней организацией, кому вести Адмчасть, кто будут ротные и отделённые?… Это лучше всего смогли бы бывшие военные. А какие ж тут военные, если не белые офицеры? Так… складывается соловецкое сотрудничество чекистов и белогвардейцев… Положено: заключённым самоконтролироваться (самоугнетаться). И кому ж тут лучше поручить? А вечным офицерам, «военным косточкам» — ну как не взять организацию хоть и лагерной жизни (лагерного угнетения) в свои руки?». И взяли. Причина налицо: царские офицеры — часть народа бывшей Российской империи. И именно на этой, «лагерной» стезе, они, как никогда ранее в истории, со своим народом и сблизились. Представляется, что в эти смутные времена навсегда канул в историческую бездну знаменитый символ веры российского офицерства «Богу — душу, жизнь — Отечеству, сердце — женщине, честь — никому!». Как образно заметил кто-то из современников той эпохи, «Россия взволчилась». А озверев, стала поедать самое себя.