Философия психологии. Новая методология

Курпатов Андрей Владимирович

Вспомните свою поездку в метро: электричка более-менее равномерно движется по тоннелю, вы стоите или сидите, можете пройтись по вагону, словно он стоит на месте, вместе с тем электричка совершает достаточно большое количество поворотов, опускаясь то вверх, то вниз, объезжая плавуны и т. п. Ее движение – это аналог экстернального процесса, о котором мы ничего не знаем, кроме того, что он есть. Вы думаете: «Пора выходить», – встаете и идете по определенной траектории к двери, но вот электричка резко тормозит, вы падаете, ваша траектория значимо меняется – экстернальный процесс дал о себе знать, нарушив размеренную работу интернальной закономерности. Если бы вы не знали, что существует некий экстернальный процесс, вы были бы озадачены своим падением, а потому объяснили бы его каким-то неврологическим расстройством, например абсансом.

Хотя мы и говорим здесь, что наличие экстернального процесса очевидно, в обыденной

жизни, да и для служителей науки это не всегда так. Об этом или не знают, или забывают, ссылаясь на относительность и не понимая, что лежит за этим понятием, чем вызвано то, что не все, что «должно работать», – «работает». Мы подчас подобны человеку из приведенного выше примера с падением в вагоне, объясняющего это интернальными причинами, которыми раскрыть экстернальное воздействие невозможно в принципе. Примечательным кажется само слово – «недоразумение». Вдумаемся – «не-до-разум– ение», то есть событие, которое не может быть осмыслено, но вместе с тем мы ведь почти спокойно соглашаемся с возможностью недоразумения (!) и, более того, ошибочно полагаем его укорененным в нашей (интернальной) системе. Знает ли человек, что находится за пределами Вселенной? А если что-то произойдет, что никак с позиций нашего, как мы полагаем, «объективного» взгляда на Вселенную не сможет быть объяснено? Например, народится ни с того ни с сего сто новых планет в Солнечной системе и нигде при этом, что называется, не «убудет». Что вы скажете? «Недоразумение какое-то…» Так любое событие, причинно укорененное вне системы, принятой познающим субсубъектом за «все», представится ему, субсубъекту, «недоразумением».

Закономерности интернального процесса нельзя назвать «объективными» – они «объективны» только для нашей «матрешки», но действительно «объективное» не может быть относительно. Поэтому мы называем эти знания не «объективными», а объективизированными закономерностями, а вот по-настоящему «объективные» знания должны быть полноценны в любой из этих систем, в любой матрешке, поскольку отражают собственно отношения объектов, а не «взгляд со стороны». Собственно «объективное» может быть познано только в непосредственном отношении с тем или иным объектом, в роли такого же объекта, но тогда возможно ли говорить о «познании» в привычном для нас понимании? Поэтому результаты познания субсубъекта – это всегда объективизированное, а не «объективное» знание, что вовсе не означает, что оно хуже («объективное» знание вообще иллюзорно с позиций принципа неотграниченности). Для определения неправомерной интернальной трактовки изменений, продиктованных экстернальным процессом, в русском языке нашлось замечательное слово: «от-себя– тина».

Каким это ни покажется парадоксальным, но геоцентрическая модель мира, согласно которой Земля неподвижна и является центром мироздания, а вокруг нее вращаются Солнце, Луна, звезды, – самая естественная для субсубъекта. Недаром она появилась на свет первой и нашла свое отражение не только в религиозных воззрениях, но и в работах Платона и Аристотеля и до XV века (имеется в виду предположение Николая Кузанского) ни у кого не вызывала сомнения! Более того, костры инквизиции под учеными, выдвигавшими гелиоцентрическую модель, были исполнены действительно «праведного гнева», поскольку они – эти «еретики» – предлагали «очевидную» бессмысленность. Кто-то возразит: «Позвольте, вы говорите, что это свойство субъекта, при вашей терминологической трактовке этого понятия с этим можно согласиться, но человек, по всей видимости, относится к субсубъекту, а это значит, что он может быть „третьим“ и, так сказать, со стороны оценивать происходящее, абстрагироваться, и тогда ваше положение о естественности геоцентричности применительно к человеку бессмысленно».

Все правильно, человек может быть «третьим», но в той ситуации, где дело касается его самого, он почему-то, даже иногда без всякой выгоды и нужды для себя, занимает не эту «благородную позицию объективной непредвзятости», а свое собственное место в этой системе, считая вместе с тем, что все его предположения обладают свойствами «благородной позиции объективной непредвзятости». Плохо это или хорошо? И то и другое, но хорошего, как это ни парадоксально, – больше, поскольку это естественно, неестественны только гордыня и самоуверенность относительно приведенных эпитетов. Психотерапевтический опыт подсказывает, что чем более сознательно и целенаправленно пытается человек построить свои отношения с другими людьми, исходя из позиции: «так всем будет лучше», «надо поступать таким образом, это правильно и справедливо» (что часто называют стереотипами поведения), тем глубже будут его проблемы и тем сложнее будет их решать.

Собственно «объективное» знание субсубъекту получить невозможно. Но гордыня многих

исследователей действительно «неограниченна» (недаром философов, которые утверждали, что созданные ими системы абсолютны, кажется даже больше, чем самих философов). Откуда это? По причине головокружительного восторга, который вызывает понятие «абстрактность». Современный исследователь (за весьма не частым исключением) злоупотребляет своей способностью к, как он считает, абстрактному анализу. Абстракция представляется высшим достижением научного познания. Но попробуем во всем этом разобраться.

Что считается естественным для абстрактного познания? В первую очередь необходимо говорить о независимости от «субъективной точки зрения». Но возможно ли это? Не является ли это совершенной проформой? Попробуем предположить, что это возможно. Тогда все факты бытия для осуществления этого познания должны предстать перед исследователем, что называется, на одинаковых «правах». Его отношение ко всем фактам должно быть одинаковым. Итак, все факты в определенном смысле равнозначны и исследователь может изучать их «непредвзято». Однако есть одно «но» – это сам исследователь. Является ли он сам фактом, а если является, то может ли он увидеть непредвзято себя самого? Более того, тут включается языковая игра: «исследователь исследует» – и, таким образом, сам выпадает из сферы познания. Отсюда очевидно, что, если система не полна, познание несистемно или имеет значимые перекосы, равнозначность фактов пропадает сама собой.

Практически же нам не всегда доступно не только экстернальное, но и собственно интернальное знание. Факты, наполняющие познаваемую систему, будут (хотя бы чисто пространственно) находиться на разном удалении от наблюдателя, «загораживать» друг друга и т. д. и т. п. Сказать, что мы можем абстрагироваться от этих трудностей и взглянуть на все «незамутненным взглядом», было бы верхом безответственности и самонадеянности.

О том, как овеществлен принцип центра в сфере познания, говорилось уже не раз – это та самая точка обзора. Если исследователь сумеет добиться использования ее именно как овеществленного принципа, то есть определять наличие ситуативно значимого центра (что, например, делает роджеровская клиент-центрированная терапия) и далее наделять его познавательными свойствами точки обзора, то он добьется замечательных результатов. Правда, познать точку обзора как феномен можно лишь через познание ее сути, что дается не без труда. Но именно точка обзора, принятая как центр, позволяет преодолеть то, что вызывает практические сложности в процессе интернального познания. Точка обзора – это начало и конец любого познания, поскольку если представить процесс познания пространственно, то он есть не что иное, как движение по радиусам сферы – от центра к периферии и обратно (центробежное и центростремительное познания соответственно). И только точка обзора обеспечивает истинную целостность и открытость системного познания.

Очевидно, что в какой-то своей ипостаси человек может выступать как субъект процесса познания, но данная его эманация, по всей видимости, не так существенна, как это могло бы показаться. С другой стороны, человек, безусловно, является еще и субсубъектом, поскольку устанавливает причинно-следственные закономерности, ориентируется на критерий целесообразности, пользуется возможностями абстрактного познания. Вместе с тем, если подходить строго методологически, даже обычному дворовому псу невозможно отказать в праве считаться субсубъектом. Может, правда, возникнуть опасение, что у собаки имеются трудности с «абстрактным познанием», но если опять же оставаться в рамках методологии, то трудно не принять за вариант абстрактного познания пищевую реакцию павловской собаки на «условную» лампочку или звонок. Таким образом, если мы полагаем, что не только между живым и неживым существует значимое отличие в познавательных способностях (статусе познающего), но и между всеми живыми существами, с одной стороны, и человеком, с другой, наличествует некое существенное структурное отличие, определяющее специфичность процесса познания человека, то нам следует в этом и определиться.

Трисубъект

Мы имеем безусловно специфичный феномен человека, однако же попытка определить, в чем принципиальное отличие его от всего остального в живой природе, не увенчалась пока убедительной победой научного знания. Расхожее определение «птица без перьев» преследует человека со времен античности. Частный подход предоставил массу фактов и положений для доказательства специфичности человеческого феномена, он ссылался на социальную активность, на мораль, эстетику, религию и проч., и проч., но присяжные «по делу», будь такое организовано, вероятнее всего большинством голосов смогли бы признать лишь то, что – да, действительно, человек как феномен имеет место быть. Таким образом, мы постоянно возвращаемся в исходное, к тому, с чего начали.