Финская война. Бастионы Лапландии
Шрифт:
— Да что там шпал, генеральских ромбов али маршальских звёзд и тех мало будет!
— Эт точно, Таня у нас чистое золото, душа у ней ангельская! Другая бы, видя столько раненых да изувеченных, давно бы зачерствела… А она к каждому словно к брату родному… У ней самые безнадёжные на поправку идут.
— А красавица какая!
— Женитесь, товарищ старшина! — брякнул вдруг кто то.
— Вот войну закончим… — начал было я.
— А ну цыц! — рявкнул один из запасников. — Дайте командиру сказать! — и обращаясь ко мне: — Говори, Семёныч.
Народ попритих, и я продолжил:
— Закончим войну, женюсь обязательно.
— А про Жукова? — напомнил Рышков.
— Про Жукова? Ну слушайте. Этим летом, в начале июля, нашу разведроту перебрасывали на восточный берег реки Халхин-Гол. А надо сказать, что бои там уже шли полным ходом. Короткие июльские ночи вовсю использовались обеими сторонами для скрытной переброски войск и перегруппировки. Поэтому, выдвинувшись затемно из
Выслушав доклад уцелевших бойцов головного дозора, командир соединения, не колеблясь, отдал приказ атаковать, если и не надеясь сбросить японцев с плацдарма, то хотя бы не дать им развить успех и заставить перейти от наступления к обороне. Кавалерийская атака заставила противника спешно окапываться, однако они успели занять господствующую высоту Баин-Цаган и, установив там крупнокалиберные гочкинсы, встретили конницу плотным ружейно-пулемётным огнём. Отдельным отрядам удалось всё же ворваться на позиции японцев, дав тем в полной мере ощутить на себе превосходство кавалерии над пехотой в ближнем бою. Но увидев общий неуспех атаки, вынуждены были отступить. Противник не заставил себя ждать и контратаковал. Как раз в это самое время моя рота на грузовиках приближалась к переправе. Звуки боя немного стихли, и мы продолжили движение. Вдруг навстречу проскакали несколько монгольских всадников, почти все были ранены. Отчаянно махая руками, они указывали назад и кричали: «Японса прорвалися!» Дороги как таковой не было, но, условно говоря, несколько в стороне от дороги я разглядел госпитальные палатки — не то перевязочный пункт, не то санитарная рота, и приказал свернуть к ним. Светало. Когда мы уже подъезжали, с противоположной стороны навстречу промчались ещё несколько групп всадников, а следом за ними, прямо на расположение санроты, с дикими воплями неслась целая орава японских солдат со штыками наперевес. И бежали они явно не на перевязку.
Особо не раздумывая, я приказал выгрузиться и контратаковать, сходу разворачиваясь в цепь, ибо времени занять оборону у нас не было вовсе. Проскочив сквозь расположение санроты, где метались перепуганные медсёстры, мы сформировали некое подобие строя и дали залп. Перед этим я приказал старшине найти старшего на перевязочном пункте и организовать немедленную эвакуацию раненых и персонала на наших грузовиках, ибо у них я заметил только одну санитарную машину. Для япошек наше появление было явной неожиданностью и, получив сотню свинцовых пуль в свои разгорячённые тела, группа атакующих замерла в нерешительности. Оценив соотношение сил как один к трём (не в нашу пользу), японские офицеры истошными криками заставили солдат продолжить атаку. Я скомандовал: «Примкнуть штыки!» …И с не менее дикими воплями и улюлюканьем мы бросились навстречу, на ходу передёргивая затворы и задирая рукава. Кто бывал в рукопашной, тот знает, что когда бежишь и орёшь, страх улетучивается, мало того, ощущение плеча товарища усиливает тебя многократно и ты уже не чувствуешь ни боли, ни жалости. Силы расходуются очень быстро, поэтому все движения точны, ничего лишнего: отстрелял обойму — отшвырнул пистолет, застрял штык в рёбрах врага — бросил винтовку, выхватил сапёрную лопатку, выскользнул из рук окровавленный черенок лопатки — бросился душить голыми руками. Но многое потом невозможно вспомнить… как завеса какая-то опускается и временами и видишь, и слышишь себя словно со стороны. И тут с флангов ударили пулемёты: два наших новеньких ДШК успели развернуться, искромсав в лохмотья фланговые группы противника, попытавшиеся зажать нас в кольцо. А следом, с левого фланга, по широкой дуге, во фланг и тыл японцев с гиканьем врубились с полсотни монгольских всадников (степные воины, увидев, что мы не намерены отступать, из разрозненных групп сформировали небольшой отряд и совершили рискованный фланговый манёвр, решивший исход боя). Но и после этого японцы не побежали, пока не легли все под бешеными молниями сабельных ударов. Добивая тех, кто пытался сопротивляться, и безучастно проходя мимо стонущих умирающих самураев, мы подобрали раненых (тяжёлых помогали нести спешившиеся монгольские воины, сами сплошь
С трудом отыскав среди оставшихся способных сесть за руль (ибо водители, вопреки приказу, участвовали в атаке и все были серьёзно изувечены), мы погрузились и в сопровождении кавалеристов двинулись следом за санротой. Вопреки здравому смыслу, санитарная рота развернула перевязочный пункт всего километрах в пяти от прежнего места. Что, однако, спасло жизни большинству тяжелораненых красноармейцев моей роты (а впоследствии и многим другим в этот и следующие два дня), ибо ближайший госпиталь находился более чем в сотне километров, там же, где и штаб корпуса, что было весьма удивительно, если выражаться литературным языком. А если не литературным, то во всём ощущалось какое-то раздолбайство. За месяц боёв корпусное начальство ни разу не появилось в районе вооружённого конфликта, управляя боевыми действиями исключительно из штаба.
— Как же вы тогда с Жуковым повстречались, товарищ старшина? — вставил любопытный Рышков.
— Он-то как раз приехал, но было это несколько позже, а пока… Вскоре совсем рассвело, и мы услышали гул самолётов. Наши тяжёлые дэбээшки шли утюжить плацдарм. Потеряв в рукопашной двенадцать человек убитыми (в последующие дни от ран умерло ещё четверо) и почти три десятка ранеными, в разведроте осталось менее пятидесяти процентов боеспособных, причём лёгкие ранения имелись у всех, за исключением двух-трёх человек (в том числе и меня). Организовав с оставшимися бойцами линию обороны на подступах к перевязочному пункту (те, кто мог, рыли окопы, устанавливали пулемёты), расставив посты и усилив охранение за счёт оставшихся с нами кавалеристов, я с их командиром и тремя всадниками сопровождения отправился на рекогносцировку, предварительно отправив донесение в штаб полка майору Фекленко.
По широкой дуге огибая высоту Баин-Цаган, мы встретили нашу танковую колонну, разворачивающуюся для атаки на гору, где закрепились японцы. Удивившись полнейшему отсутствию мотопехоты, жизненно необходимой для поддержки бронетехники во время штурма, я направился к командирскому танку, который легко угадывался (не только нами, но и противником) по опоясывающей башню поручневой антенне радиосвязи. Обрисовав обстановку бравому чумазому командиру танкового батальона, я, ссылаясь на данные кавалеристов, сообщил тому о значительном количестве противотанковых орудий, переправленных на плацдарм. И предложил, остановив танки, организовать с нашей помощью разведку, выявить огневые точки и начать обстрел позиций противника с дальних дистанций, дожидаясь подхода мотопехоты. На что он ответил: «У меня приказ комкора Жукова атаковать своими силами. И мы его выполним!» Захлопнул крышку люка, и танк, лязгнув гусеницами, сорвался с места.
В последующие несколько часов мы наблюдали, как разворачивается грандиозная трагедия. Японские 37-миллиметровки щёлкали наши бэтээшки как орехи, легко пробивая даже лобовую броню. Отдельные машины, прорвавшиеся вглубь вражеской обороны, без поддержки пехоты быстро уничтожались солдатами противника с помощью гранат и бутылок с зажигательной смесью. Срывали башни взрывающиеся боекомплекты. Огромными факелами вспыхивали топливные баки, заполненные бензином. Горели десятки танков. Некоторые подбитые пытались вырваться из-под огня. Обожжённые люди метались по полю. Ринувшиеся на подмогу бронеавтомобили разрывало в клочья очередями из крупнокалиберных пулемётов. Стояла страшная жара. Атаки возобновлялись несколько раз. Воздушные бои, казалось, не стихали весь день, и позиции самураев терзали то штурмовики, то бомбардировщики. Но те, зарывшись в землю, неся потери, вновь выбирались из укрытий после очередного авиаудара и продолжали отчаянно отбивать неистовые атаки нашей бронетехники. Ураганный огонь подоспевшего артиллерийского полка переломил ход сражения: теперь японцы уже не пытались контратаковать, стараясь лишь удержать позиции. Артобстрел и звуки боя были слышны всю ночь.
После полуночи, когда наступило небольшое затишье, в расположение санитарной роты въехал новенький «форд» с включёнными фарами. Подбежавший дежурный заорал на водителя, чтобы тот их выключил, не демаскировал позицию. Шофёр, переглянувшись с кем-то на заднем сиденье, погасил свет. Когда я подошёл, из машины уже выбрались две солидные фигуры. Подскочивший ко мне адъютант шепнул на ухо: «Комкор Жуков».
«Здравия желаю, товарищ командующий корпусом!» — отчеканил я вполголоса.
Расспросив о подробностях утреннего боя, он дал несколько указаний о награждениях своему помощнику. Тем временем прибежала Татьяна и вызванные мной командир пулемётного взвода и сэнгун монгольского кавалерийского отряда.
Когда Георгий Константинович увидел Таню, глаза его плотоядно заблестели, и пока я расписывал ему подвиги пулемётчиков и кавалеристов, он то и дело поглядывал на неё. Когда же я наконец закончил, спросил довольно бодро: «А что такая прелестная девушка делает в таком мрачном и опасном месте? Может, стоит её перевести в санитарную роту при штабе корпуса?»
— Гляди-ка ты! Сам Жуков на нашу Таню глаз положил! — прокомментировал кто-то из бойцов в тёплой финской землянке. На него сразу зашикали.